Рейн Евгений Борисович — поэт, эссеист, прозаик, сценарист. Родился 29 декабря 1935 года в Ленинграде. В 1959 году окончил Ленинградский технологический институт, в 1964 году — Высшие сценарные курсы. Лауреат многих литературных премий, в том числе Российской национальной премии «Поэт» (2012).
Царское село
«…Смотри, ей весело грустить,
Такой нарядно обнаженной…»,
И городочек полусонный,
И парк лицейский сторожить,
Песком хрустеть, тревожно стыть
Среди листвы его наклонной,
И у Руины за колонной
Друзей и вспомнить и простить.
И, глядя в календарь бездонный,
Решать здесь: быть или не быть…
2012
* *
*
Н.
Закованный залив заснежен до Кронштадта,
о, слабосильный день!
И только ты одна, одна не виновата…
А в чем? И думать лень.
Зима пуржит с утра, мерцает север дикий,
томит Гиперборей,
не прекословь, не плач, печали не накликай,
не трогай якорей.
Теперь за нас январь на лыжах по торосам —
туда или сюда.
И если мы теперь друг друга не забросим,
тогда — когда?
Полярной этой тьмой покрыты серп и молот,
орел, единорог,
Нас ждут на берегу алхимик и астролог,
безумец и пророк.
Проворное лицо у ангела Господня
с кровинкою стыда,
На почте тарахтит еще
междугородняя
белиберда.
А наша тень идет за нами по пороше
и обгоняет нас.
Побудь еще со мной, ты мне зимы дороже
в смертельный час.
* *
*
Приди ко мне под рыжей тишиной,
В стране, где шерсть предшествует рассудку,
Вернись из отступления домой,
По первому снежку, по первопутку.
Я поцелую отпечатки лап,
Наполню твою мисочку водою,
Здесь, без тебя, я столько мал и слаб,
Ничтожен пред твоею правотою.
Мне не под силу откровенный взмах
Всесильного в потемках поворота,
И как унять усилие и страх,
Где спазм земной, уже не спазм, а рвота.
Лакая справедливые глотки
Под водопадом выверенных капель,
Переплывая реку, где мелки
Нахлесты волн, ушедшие под штабель
Сухих и суковатых пристаней,
Откуда наш багаж возьмут на баржу,
Нам вместе плыть в становище теней,
Мурлыкать вслед таинственному маршу.
2012
В пещере
Дымный закат над заливом и над Кронштадтом,
Что-то я чувствую нынче себя виноватым
Перед заливом и перед Кронштадтом…
Что же, цепная реакция — здравствуй, атом.
Зря, что ли, спешил Македонец в пернатом шлеме,
Маятник в тяжком брегете отстукивал время,
Байрон халтурил в восточной поэме,
Почему для меня все это — легкое бремя?
Дальше и выше — неужели туда не пробиться,
К тому истоку, где боги-самоубийцы
Мир разделили, как будто кубисты,
На фигуры и клетки заигравшегося шахматиста.
Глубже и выше, через эндшпиль к дебюту,
И еще дальше — от роллс-ройса к верблюду,
Что позабыл, что вспомнил — а с вами не буду,
Я отступаю обратно к пещерному люду.
В этой пещере заката, где мамонт на голой стенке,
Где дымят табачком янки или эвенки,
Где хорошо бы дождаться пьянки и пересменки,
Слизывая с чубука горькие пенки.
Все пока впереди. Вместо совести психоанализ,
За миллионы лет довольно мы намахались,
Во всей истории этой предпочитаю хаос,
Хочу повиниться, но в чем покаюсь?
Бедный дикарь-питекантроп, не знающий гороскопа,
Каменная моя ничуть не согрелась жопа,
Мне не дотянуть ни до рассвета, ни до потопа,
Вот моя правда — основателя и остолопа.
Что пропустил, что предвидел — не знаю,
Сон над золой, словно мать родная,
Убаюкивает, что песенка горловая,
Там у начала, у самого края.
А во сне все едино — физики и динозавры,
Напевы радио и лепет арфы,
Как же растолковать мне карты,
Лишь бы не просыпаться для жизни-лярвы.
Главное — не пропустить всю эту выдумку Божью,
Не гнать телегу по бездорожью,
Не осквернить себя ни истиной, ни ложью,
Просто курить под закатом и жить водяною вошью.
2011
«Кировская»
Серый мрамор «Кировского» метро,
Магазин Перлова с китайской вазой,
Глаз небесный, подмигивающий хитро
И пленяющий правдой голубоглазой.
Поверну на Сретенку, по пути
Раскурю «Дукат» свой на перекрестке,
Никуда отсюда мне не уйти,
Потому что слушаю отголоски —
Отголоски лет, отголоски слов,
Отголоски комнаты на Мясницкой,
Отголоски пламенных вечеров,
Отголоски снов на постели низкой,
Отголоски жизни, ушедшей вниз
И поднявшей голову напоследок,
Из-под ног уходит, скользит карниз,
Точно прыгнувший из окошка предок.
ГУМ
Беспощадное время ушло, я вернулся сюда,
Ничего-ничего, все осталось, блестит, как слюда,
Жирной кожей и смальтой, углеродом, тяжелой казной,
В переходах стоит необузданный зной.
Черезмерные полки, матерьяльный, невидимый склад,
Габардин, крепдешин, на котором не виден и скальд,
Написал: ты измерен и взвешен, конец…
В оружейном отделе новый «магнум» и меч-кладенец.
Рассыпался фонтан, упадая на лица слезой,
В похоронном бюро пахло прахом, водою лесной,
Стоверстовая очередь из отдела вела в мавзолей,
Чтобы было стоять безнадежней, верней, веселей,
По отчаянным дням здесь пехота несла караул,
Счетревенный портрет состоял из прикладов и дул,
Выдавали брикеты крем-брюле, эскимо,
