На высоком лесистом холме, оплетённом корнями деревьев, в вечном полумраке их крон, я закопаю свою первую смерть. Пусть прорастёт остролистным клёном, зеленеет всё лето и вместе с другими такими же молодыми побегами зачахнет без солнца, ещё до начала зимы.
На берегу неглубокой, быстрой, весёлой речки, что течёт с востока на запад, когда не петляет (а петляет всегда), среди крапивы и клевера закопаю свою вторую смерть. Пусть прорастёт бересклетом крылатым; я не придумываю, бывает такой бересклет. Пусть три года растёт там реке на радость, цветёт, зеленеет весной и алеет осенью, плодоносит диковинными штуковинами, похожими на лопнувшие сердца. А четвёртое лето пусть окажется щедрым на ливни, река разольётся, затопит берег, вырвет куст бересклета с корнями и унесёт.
В чужом палисаднике за дровяными сараями закопаю свою третью смерть. Пусть прорастёт там полынной амброзией, которую всякий садовник, каким бы лентяем ни был, как только заметит, сразу же выполет, не пощадит.
На тропинке в Нагорном парке, не проложенной, а протоптанной, закопаю свою четвёртую смерть. Пусть прорастёт там берёзкой, тоненькой, хрупкой, распустит первые листья, в сентябре эти листья начнут желтеть, и тогда какой-нибудь невнимательный любитель природы, пробираясь по парку в сумерках, нечаянно на неё наступит специально купленным для прогулок треккинговым башмаком.
В подвале старого дома на дальней окраине города, в земляном полу закопаю свою пятую смерть. Пусть она окажется мандариновой косточкой, у которой в тёмном подвале без окон ни единого шанса нет прорасти.
На Кафедральной площади, глубоко под которой пролегает русло тайной реки Кочерги (она давным-давно стала подземной и сама о себе забыла, да город её не забыл), где-нибудь под колокольней, которая изредка на закате, когда на шпиле вместо креста сияет заходящее солнце, становится; ладно, допустим, просто кажется маяком, в щели между плитками закопаю свою шестую смерть, пусть прорастёт одуванчиком, зацветёт не ко времени в ноябре и зачахнет от первых же заморозков прежде, чем успеет рассыпаться на летучие невесомые семена.
А свою седьмую смерть, самую маленькую, неказистую, нескорую, почти невозможную, незаметную в темноте, подберу, посажу на ладонь, осторожно поглажу указательным пальцем, выкормлю своими самыми сладкими снами – что она съест, я забуду; невелика потеря, самые горькие останутся мне. Выращу, приручу, научу ходить по дорогам, плясать, смеяться и выглядывать из моих глаз, потому что если уж нельзя человеку совсем обойтись без смерти, пусть она будет такая, как я.
Все события вымышлены (вымышленными персонажами), все совпадения не случайны (но не то, чем кажутся).
Рен (отродясь его так не звали, «Рен» это просто условное обозначение, чтобы каким-нибудь «иксом»-«игреком» не называть) вошёл в город ранним морозным утром самого первого дня третьего года нового тысячелетия. Причём действительно не прилетел и не въехал, а отдавая дань им же самим когда-то сочинённой традиции, вошёл пешком. Это на самом деле несложно устроить, если едешь междугородним автобусом: можно заранее попросить водителя высадить тебя у ближайшей к въезду в город автозаправки. Автозаправка – величайшее изобретение человечества, почти волшебное место, там можно выпить чего-то горячего даже утром первого января.
В общем, где выходить, понятно. Главное – не проспать. Но Рен умел просыпаться в нужное время, когда сам решил.
Рен вообще довольно много умел такого, что может пригодиться в пути. Например, не поскальзываться на обледеневшем асфальте, не чувствовать тяжести рюкзака и так ослепительно улыбаться, что даже дежурный на автозаправке, считавший выпавшую ему ночную новогоднюю смену почти настоящим несчастьем, чуть ли не худшей из бесконечной череды преследовавших его неудач, тоже заулыбался. И первым сказал: «С Новым годом». А залив кипятком растворимый кофе с порошковыми сливками, сам предложил незнакомцу добавить в этот гнусный напиток свой, из дома принесённый коньяк. Причём когда тот согласился принять угощение, почувствовал себя так, словно это ему самому коньяку бесплатно налили. И обняли впридачу. И твёрдо пообещали прекрасную интересную жизнь – что, кстати, чистая правда. То есть никаких обещаний дежурному, конечно, никто не давал, но жизнь у него потом и правда отличная вышла, даже немного жаль, что история не о нём. Но Рен, если что, ничего для этого специально не делал, оно так как-то само всегда получается с каждым, кто ему от сердца поможет или просто чем-нибудь угостит.
Город начинался буквально в сотне метров от автозаправки, о чём свидетельствовали дорожные указатели; впрочем, Рен и без указателей сразу понял бы, что в город вошёл. Пересечь границу между просто землёй и городом – такое же несомненное чувственное ощущение, как, к примеру, кота погладить или человека обнять.
Но поначалу встреча с городом больше всего была похожа на знакомство с огромной собакой – когда-то весёлой и добродушной, но давно потерявшей хозяина. И за годы скитаний успевшей подрастерять оптимизм и доверчивость, но, слава богу, пока не чутьё.
