После любовных ласк Нолан снова захотел выпить. Он нащупал бутылку у кровати, схватил ее потной рукой и дрожащими пальцами вытащил пробку. Все его тело покрылось холодным потом. Интересно, подумал Нолан, неужели началась лихорадка? И когда крепкий, жгучий ром опалил его желудок, он понял истину. Причиной всему была Нина. Нолан повернулся и взглянул на девушку, что лежала рядом с ним. Она смотрела на него из полумрака, не моргая, своими раскосыми глазами.
Ее худое, коричневое тело раскинулось на постели, расслабленное и неподвижное. Трудно было поверить, что всего несколько минут назад это же самое тело выгибалось и извивалось кольцами от ненасытной страсти. Она вминала себя в него до тех пор, пока он окончательно не выдохся.
Он протянул ей бутылку.
— Выпьешь?
Она покачала головой. Глаза у нее были туманные, лишенные всякого выражения. Тут Нолан вспомнил, что она не говорит по-английски. Он поднял бутылку и глотнул еще раз, проклиная себя за свою ошибку. А то, что сделал ошибку, он понял теперь, однако Дарли не сможет этого понять. Сидя в уютной комнате в Трентоне, она так и не смогла понять, что ему пришлось пережить ради нее и маленького Робби, Роберта Эммета Нолана-второго, возраст девять месяцев. Его сына, которого он никогда не видел. Вот почему он устроился на эту работу после того, как подписал с компанией годовой контракт. Жалование было достаточное для того, чтобы Дарли не бедствовала, и они даже смогли бы справиться с трудностями и после окончания контракта. Она не могла поехать с ним, потому что носила ребенка. Поэтому он поехал один, думая, что работа будет не потная.
Не потная. Смешно. С самого его прибытия сюда ему приходилось вкалывать до седьмого пота. Обход плантаций на рассвете, целый день загрузки судов. Писанина тогда, когда над его бунгало сгущалась ночь, отрезавшая его от внешнего мира темной стеной тропических джунглей. А по ночам было шумно: гудела уйма насекомых, ревели кайманы, хрюкали дикие свиньи, непрерывно болтали обезьяны, кричали дурниной птицы. Из-за всего этого он и начал пить. Сначала — хорошее виски, украденное со склада компании, затем контрабандный джин невысокого сорта, а вот теперь дешевый ром.
Он поставил пустую бутылку и сразу услышал шум, которого больше всего боялся — непрерывный грохот барабанов, доносившийся от хижин, сгрудившихся внизу у берега реки. Аборигены снова взялись за свое.
Не удивительно, что ему приходилось ежедневно подгонять их, чтобы они выполнили установленную компанией норму. Странно было то, что они вообще способны были что-то делать после ночного завывания под стук барабанов.
Конечно, подгонял их, собственно, Мозес. Нолан не мог даже как следует их пожурить, потому что они были настолько тупые, что не понимали элементарного английского языка.
Так же, как и Нина.
Нолан снова бросил взгляд на девушку, которая лежала рядом с ним на постели, молчаливая и пресыщенная. Она не вспотела, ее кожа была на диво холодная, а глаза хранили тайну.
Именно эту тайну впервые почувствовал Нолан, когда заметил, как она пристально поглядывала на него из-за забора три дня назад. Сначала он подумал, что она из людей компании — чья-то жена, дочь, сестра. В тот же день, возвращаясь в свое бунгало, он снова увидел ее — она стояла на краю поляны, во все глаза глядя на него. Поэтому он спросил у Мозеса, кто эта девушка, но Мозес не знал. Очевидно, она прибыла сюда всего несколько дней назад на утлом катамаране, что спустился вниз по реке из буйных зарослей джунглей, которые протянулись на тысячу миль вокруг.
Она не владела английским языком и, по словам Мозеса, не говорила ни по-испански, ни по-португальски. Она и не пыталась с кем-то общаться, держалась отдельно, спала в катамаране, что стоял причаленный на другом берегу реки. Девушка даже не решалась пойти днем в магазин компании, чтобы купить себе еду.
— Indio, — говорил Мозес с презрением человека, в жилах которого текло аж десять процентов крови гордого конкистадора. — Кто может понять нрав дикарей, — он пожал плечами.
Нолан тоже пожал плечами и напрочь выбросил Нину с головы. Но той ночью, ложась спать под грохот барабанов, он снова подумал о ней и почувствовал волнующий зуд в крестце.
Она пришла к нему, словно повинуясь его молчаливому призыву, появилась, словно коричневый призрак, выскользнула из ночной темноты. Она зашла тихо, быстро сбросила свои бедные одежды, прошла по комнате и остановилась у кровати, пристально глядя на него. Потом — забралась сверху и голыми ногами обвила его бедра. Зуд в крестце Нолана стал невыносим, а стук в висках полностью заглушил грохот барабанов.
Утром она ушла, а на следующую ночь пришла опять. Именно тогда он назвал ее Ниной — это было не ее имя, однако Нолан почувствовал потребность с чем-то отождествлять эту незнакомку, что утоляла с ним свою любовную жажду, одновременно воплощая его потаенные желания. Ее шипящее дыхание ночами ласкало его слух, а днем она пропадала — уходила, пока Нолан еще спал, и он не видел ее целый день. Однако иногда у него появлялось ощущение, что она тайком следит за ним, и какой-то непонятный холод охватывал его, и он понимал — в эту ночь она снова навестит его.
