Армия – это то, что отделяет своё от чужого.
Армия – категория относительная.
Армия тем лучше, чем быстрее «чужое» становится «своим».
Устав Внеземелья. Истины
Чёрная точка на противоположном, восточном берегу быстро росла и превращалась в человека, несущегося по глади залива в чёрном, развевающемся плаще. Человек левой рукой придерживал шляпу-цилиндр с широкими полями, а правой бодро отмахивал отблёскивающим сталью посохом. Его трость лишь коротко соприкасалась с водой, но и этого мгновения было достаточно, чтобы человек, оттолкнувшись, стремительно скользил вперёд, будто по льду, поднимал посох и спустя два-три десятка метров вновь опускал его в воду. Трость сверкала на солнце подобно спицам велосипеда.
– Ходко, – одобрительно заметил Биток. Леприца проследила за его взглядом и презрительно бросила: – Шут гороховый! Уважающие себя наги уже заняли свои места.
Биток перевёл взгляд на скамьи нагов и убедился, что Леприца права: к этому времени царик Лиаифа уже полностью материализовался в своём кресле. Сошки помельче слетелись ещё несколько минут назад. Так что тот, что «яко-по-суху», и вправду запаздывал…
– Достойный Клиффорт задерживается ввиду слабых сил. По понятным, впрочем, причинам. Он сейчас в заливе, будет с минуты на минуту. – Лиаифа мрачно обвёл взглядом притихший зал. – Что будем делать, наги?
– Пусть уходит, – сказал кто-то из второго ряда. – Он взялся за работу и не сделал. Позор. Теперь пусть выйдет на площадь в базарный день с непокрытой головой и стоит с утра до обеда. Что останется, пусть забирает с собой и уходит.
– Это Корнелиус говорит? – уточнил Лиаифа. – Тот самый Корнелиус, чей удел оплёван дьяволом? А сам достойный предпочитает судить добровольцев, вместо того чтобы самому прекратить безобразие?
Было слышно, как наги неодобрительно скрипят скамьями, оборачиваясь к незадачливому Корнелиусу. А тот, вместо того чтобы заткнуться, что-то недовольно забубнил.
Биток вздохнул. «Везде одно и то же. Если что „наперекосяк“, – ищут крайнего. Свары, ссоры… Тоже мне проблемы!» Он по привычке ощупал языком пустоту на месте переднего зуба и провёл ладонью по своей фиолетовой плеши.
– Дурак этот Корнелиус, – прошептала Леприца в самое ухо Битоку. – Клиффорт приходится Лиаифе…
Биток с удовольствием вдохнул запах её волос, но счастье было недолгим:
– Кто позволяет себе слово, когда наги не смеют дышать? – грозно осведомился Лиаифа.
Биток съёжился.
И было от чего.
Но Леприца не отступила.
– Только почтение в шёпоте моём, – твёрдо сказала она, вставая. – Хочу попросить разрешения у достойных нагов встать на защиту чести Корнелиуса.
– Ты кто такая, смерта? – вскочил с места Корнелиус. – Моя честь не нуждается в таких защитниках.
– А в каких защитниках нуждается твоя честь? – ядовито заметил Лиаифа. – Сядь, Корнелиус. Сядь и замолкни.
Корнелиус сел, но с достоинством. Потерять в этом зале достоинство для нагов значило потерять всё.
Спустя минуту тишины Биток вдруг понял, что и впрямь не дышит.
Пришёл Клиффорт. Злой. Мрачный. Но нисколько не запыхавшийся от стремительного бега. В рулон скатал трость, опустил её в шляпу, а сам цилиндр сложил конвертом и как носовой платок уложил во внутренний карман плаща. Потом плюхнулся на свободное место и замер, уставившись в широкую пройму окна, любуясь водами залива, ярко освещёнными предполуденным солнцем.
– Вопрос достойного Корнелиуса правомерен, – сказал Лиаифа. – Кто ты такая, смерта? И почему так уверена в своих силах, когда мы, наги, бессильны?
– Леприца – моё имя. А уверена в своих силах потому, что знаю дьявола изнутри.
Ответом была тишина.
«Проверяют, – понял Биток. – Но ведь она сказала правду!»
– Ну что ж, – подытожил свои раздумья Лиаифа. – Сбывается реченное в книгах: «Дьявол не убоится солнца, а смерта скажет новое нагу». Глупо ложиться на пути пророчества, потом ведь можно и не подняться. Пусть будет. Но несложно ли уважаемой Леприце сообщить нашему собранию, КАК она собирается исполнить взятые на себя обязательства?
– Несложно, – не убавляя наглости в голосе, заявила Леприца. – Уверена, что достойные наги и сами бы разобрались в ситуации, будь у них…
– Ближе к делу, смерта! – возопил со своего места Корнелиус.
– Нужно всего лишь испугать дьявола, – невозмутимо сказала Леприца. – Показать ему что-то такое, что привело бы его в ужас. Тогда он уйдёт и оставит нас в покое.
Чей-то недовольный голос гнусаво пробубнил:
– Что же мы можем показать дьяволу такого, чтобы он испугался? Скажите смерте, чтоб не тянула.
– Морду её спутника, Раха, – вновь вмешался Корнелиус. – Думаю, раз увидев ТАКОЕ, дьявол и в самом деле уйдёт навсегда.
Он фальшиво засмеялся, но лицо царика оставалось хмурым, и никто не отважился даже на улыбку.
– Боюсь, что лица моего брата Битока будет недостаточно, – вежливо возразила Леприца. – Я думаю, что дьяволу следует показать что-то другое. Для этого я берусь изготовить зеркало, в котором дьявол увидит себя, ужаснётся и уйдёт.
– Зеркало?
– Сержант! – вполголоса окликнула Леприца.
Биток с готовностью склонился к полу и развернул дерюгу. Из узла вывалились почерствевший остаток вчерашней лепёшки и завёрнутый в холст кусок сыра. Биток дёрнулся было к еде, но Леприца заметила это:
