До свадьбы они любили друг друга целомудренной небесной любовью. Все началось с очаровательной встречи на берегу океана. Ему показалась прелестной эта розовая девушка в светлых нарядах с яркими зонтиками — на фоне широкого морского горизонта. Он полюбил ее, белокурую и хрупкую, в обрамлении голубых волн и беспредельного неба. Нежность к этой едва расцветшей женщине сливалась у него с неопределенным, но сильным волнением, которое пробуждали в его сердце, душе и крови терпкий, соленый воздух, необъятный простор, солнце и море.
Она же полюбила его потому, что он ухаживал за ней, потому, что он был молод, достаточно богат, любезен и воспитан. Она полюбила его потому, что для девушек естественно любить молодых людей, которые говорят им нежные слова.
После этого они три месяца прожили бок о бок, не разнимая рук и глядя друг другу в глаза. Утреннее приветствие: «Добрый день», — которым они обменивались в прохладе начинающегося дня, перед купанием, и вечернее: «Спокойной ночи», — когда они прощались на песчаном пляже, под звездным небом, в теплом воздухе безмятежной ночи, — эти слова, произносимые чуть слышно, уже имели привкус поцелуев, хотя их губы еще не встречались ни разу.
Едва задремав, они видели друг друга во сне, а проснувшись, тотчас же вспоминали друг о друге; между ними еще ничего не было сказано, но каждый из них призывал и желал другого всей душой и всем телом.
После свадьбы они стали обожать друг друга уже по-земному. Сперва это было какое-то неутомимое чувственное исступление; затем оно сменилось восторженной нежностью, поэзией ласк более изощренных, милыми и вольными шалостями. Каждый их взгляд означал что-то нескромное, каждый жест напоминал о горячей интимности ночей.
Теперь же, еще не признаваясь себе в этом и, может быть, еще не понимая этого, они почувствовали пресыщение. Правда, они любили по-прежнему, но уже не могли дать друг другу ничего нового, ничего не могли сделать, чего не делали уже много раз, ничему уже не могли научить друг друга, — ни новому ласкательному прозвищу, ни неизведанному наслаждению, ни какой-нибудь интонации, от которой стали бы пламеннее все знакомые, столько раз повторенные слова.
Однако они прилагали все усилия, чтобы снова разжечь ослабевшее пламя первых объятий. Они каждый день придумывали какие-нибудь любовные ухищрения, наивные или утонченные забавы, отчаянно пытаясь возродить в своих сердцах ненасытную страсть первых дней, а в крови — пылкость медового месяца.
Время от времени, подхлестывая таким образом желание, они вновь добивались искусственного подъема на час, но за этим обычно следовали усталость и отвращение.
Они прибегали и к лунному свету, и к прогулкам теплыми вечерами под сенью листвы, и к поэзии берегов, окутанных туманом, и к возбуждению народных праздников.
Как-то утром Анриетта сказала Полю:
— Не сведешь ли ты меня пообедать в кабачок?
— Хорошо, милочка.
— Но только в очень известный кабачок.
— Хорошо.
Он вопросительно смотрел на нее, видя, что она не хочет сказать все, что у нее на уме. Она продолжала:
— Знаешь, в такой кабачок... как бы тебе объяснить... в такой... кабачок... В кабачок, где назначают друг другу свидания.
Он улыбнулся:
— Ага, понимаю. В отдельный кабинет большого ресторана?
— Да, да! Но только такого ресторана, где тебя хорошо знают, где ты уже бывал, ужинал... нет... обедал... Словом, знаешь... словом... я хотела бы... Нет, не могу этого сказать.
— Скажи, милочка, мы ведь все можем говорить друг другу. Нам нечего таиться.
— Нет, не могу.
— Ну, не притворяйся невинностью, говори.
— Так вот... Так вот... я хотела бы... хотела бы, чтобы меня приняли за твою любовницу... и чтобы лакеи, которые не знают, что ты женился, тоже смотрели на меня, как на твою любовницу, и чтобы ты сам... ты сам тоже считал меня своей любовницей на этот час, в этом месте, где у тебя, наверно, немало воспоминаний... Вот!.. И я сама буду считать себя твоей любовницей... Я совершу большой грех... Я тебя обману... обману с тобой же... Вот!.. Это очень гадко... Но мне так хотелось бы... Не заставляй меня краснеть... Я чувствую, что краснею... Ты не можешь себе представить, как меня... меня... взволнует, если я пообедаю с тобой там, где это считается не совсем приличным... в отдельном кабинете, где предаются любви каждый вечер... каждый вечер... Это очень гадко... Я чувствую, что покраснела, как пион. Не смотри на меня.
Все это крайне позабавило его, и он ответил, смеясь:
— Хорошо, пойдем сегодня вечером в шикарный ресторан, где меня знают.
Около семи часов они поднимались по лестнице большого кафе на Бульварах. Он торжествующе улыбался, а она пряталась под вуалью в смущении и восторге. Как только они очутились в отдельном кабинете, обстановка которого состояла из четырех кресел и широкого дивана, обитого красным бархатом, к ним вошел метрдотель в черном фраке и подал меню. Поль протянул его жене.
— Что ты хочешь заказать?
— Но я не знаю, что здесь едят.
Сняв пальто и передавая его лакею, он просмотрел длинный список блюд и сказал:
— Меню изысканное: раковый суп, цыплята а ла диабль, заячье филе, омар по-американски, острый салат из овощей и десерт. Пить будем шампанское.