Доктор поликармических наук Пенькин был бесконечно зол.
— Что значит — не готово?! — грохотал он. — Кто квитанцию выписывал?
— Ну, я, — отозвалась смазливая приемщица. — А дальше — что?
— Да ведь сроки!..
— Гражданин, не хамите. Не дома.
— Ну, знаете!.. — задохнулся Пенькин. — Книгу!
— Какую-такую? — томно вскинула брови приемщица.
— А жалобную, — ядовито проскрипел Пенькин. — Страшно стало?
— Да чего мне вас бояться? Пишите, сколько влезет.
Приемщица достала с полки нечто в бесцветном переплете и, не глядя, швырнула на прилавок.
— Писать нечем, — предупредила она великодушно.
— Ручку мы найдем, — злорадно проговорил Пенькин, листая книгу.
Наконец он отыскал чистую страницу, с обратной стороны которой просвечивала запись предыдущего клиента, и, достав ручку, принялся обдумывать первую фразу.
О чем надо говорить, он, безусловно, знал, но вот начать — неотразимо, хлестко…
А наплевать, решил он, еще голову ломать из-за какого-то пустяка!
И он решительно перевернул страницу, чтобы посмотреть, как пишут жалобы другие.
То, что Пенькин увидал, его неприятно поразило.
Пространный текст на оборотной стороне листа прочесть было невозможно.
Не детские каракули, не безграмотная писанина, а просто что-то невообразимое!
Не по-русски, это уж наверняка.
Доктор поликармических наук Пенькин, надо сказать, знал целых три европейских языка. Не в совершенстве, но отличить их друг от друга мог. Более того, попадись ему на глаза китайский текст, он бы и тогда с уверенностью определил, что перед ним — иероглифы, а не какая-то латынь.
Теперь же Пенькин совершенно спасовал.
Вот-те раз, мелькнула мысль, нехорошо-то как: сюда иностранцы ходят, тоже, видно, обижаются… Но отчего ж на непонятном языке? Ведь переводчиков тут нет. Чудак!..
Нежданная находка так взволновала Пенькина, что он даже забыл про собственную обиду.
— Девушка, — возбужденно проговорил Пенькин. — Это кто написал? О чем?
— А мы ваших глупостей не читаем.
То была неслыханная наглость, и на какую-то секунду Пенькин возмутился.
Но и тут исследовательский зуд взял верх над замаячившей над горизонтом несравненной склокой.
Пенькин побазарить был непрочь, но только в более спокойной обстановке. Когда не давили нерешенные вопросы.
— Ну, когда хотя бы это было?
— Гражданин! — строго сдвинула брови приемщица. — Вы что, в конце концов?!
И тут Пенькину в голову пришла неожиданная мысль, показавшаяся до того простой и соблазнительной, что он даже причмокнул от удовольствия.
Сделав вид, будто чего-то пишет, он несколько раз перечеркнул свои каракули, тихонько чертыхнулся и вдруг с недюжинным проворством выдрал приглянувшийся листок.
— Нет, — заявил он, комкая бумажку и пряча в карман, — никаких жалоб! Лучше полюбовно. А? — он захлопнул книгу и протянул приемщице.
— Соображаете, — довольно отозвалась та и книгу мигом сунула на место. — А пугал, кричал… Давайте, я перепишу квитанцию. Дня через три зайдете.
— Правда? — изумился Пенькин
В отделе, которым руководил Пенькин, с давних времен работал полиглот Гриша. Он занимался машинной филологией применительно ко всем передовым наукам и знал двадцать девять языков, как свой родной. Вот только разве забывал порой, какой же именно роднее…
Никаких ученых степеней он не имел, однако же в науке был отменно славен.
— А раскуси-ка, Гриша, вот такой орешек! — сказал Пенькин, чуть ли не с порога, и подсунул коллеге уворованный листок.
Гриша степенно кивнул и, поместив бумаженцию перед собой, тщательно разгладил ее ребром ладони. Потом хмыкнул и склонился над столом, сосредоточенно разглядывая текст.
— Ну, надо же! — уклончиво ответил Пенькин. — Ты мне лучше скажи: это представляет интерес?
Гриша снова вперился в листок и даже взъерошил волосы на голове.
— Насколько я могу судить, — проговорил он, — что-то тут, пожалуй, есть…
— Это в каком же смысле?
— А в таком, Сан Федыч, что никто на земле так не пишет. Не знаю я похожих алфавитов. Или кто-то пошутил, или… Но тогда многое зависит от того, где вы таким трофеем разжились… Может, внучек свою письменность решил создать? С детишками, знаете, бывает…
— У меня внук только в первый класс пошел, — обиделся Пенькин, — и глупостями не приучен заниматься. А текст я… ну, словом, нашел. Во дворе.
— Интересно, — не поверил Гриша. — Ладно. Вы оставьте листик — поглядим. Я машину текстом угощу, пусть покумекает. К концу дня, может, что и прояснится…
— Знаешь, Гриша, — шепотом признался Пенькин, — отчего-то я волнуюсь.
— Ну и зря, — ответил Гриша непреклонно. — И не мне вам объяснять. В науке, если постоянно волноваться, ничего путевого не выйдет.
— Тоже мне, философ, — оскорбился Пенькин. — Потому мы в заднице все и сидим.
— А это уж кто как руководит, — пожал плечами Гриша.
За десять минут до окончания работы Гриша заявился к Пенькину.
По тому, как лихорадочно блестели его близорукие глаза, как живописно таращились во все стороны его неприбранные патлы, Пенькин безошибочно определил: есть новости и, кажется, необычайные.
— Ну? — спросил Пенькин.
— Сан Федыч, ой!.. — выдохнул с порога Гриша, — черт-те что!
— Тогда — входи. И дверь закрой! Садись. Выкладывай.
— Сан Федыч, — зачастил с восторгом Гриша, — я, похоже, отыскал ключ к этой ахинее.
