Александр Силецкий
Необходимое условие
Фантастический рассказ
Москвич Александр Силецкий по образованию кинодраматург, работал в заводской многотиражке, потом - в издательстве. И все это время писал фантастику.
Воспоминаний не было. И сновидений - тоже. Весь мир - и прошлое, и настоящее - заволакивал туман, бесформенный, бесцветный, на разные голоса шепчущий одно и то же, постоянно: "Да... да... е-да... еда..." И - зыбкий образ чего-то сладко-сытного... А после - целый кусок хлеба, теплый, пряно-терпкий, до головокружения... И маслянистый, рыжий бок роскошной отбивной...
Клевцов застонал, гоня от себя наваждение, и медленно открыл глаза. Вот, подумал он как о ком-то постороннем, сегодня я опять сумел проснуться, сегодня я еще живой... Значит, буду работать. Пока не свалюсь... Ерунда! Я должен привыкнуть к голоду, к этому опухшему телу... Если оно умрет... Стоп, о чем это я? Нельзя, нельзя расслабляться, надо тянуть. День, два, три, сколько смогу...
Он поднялся с кровати и уже привычно, как старик, прошаркал по холодному полу к заиндевевшему окну, отдернул штору и, подышав немного, вытопил на стекле прозрачный глазок.
Серое зимнее утро. Схваченная льдом Нева, черные точки людей, устало движущихся к проруби... Запеленатый в мешковины шпиль Адмиралтейства, почти слившийся с низким стылым небом. И методичные глухие удары - отзвук близкой канонады...
Война... Блокада... Из последних сил цепляющийся за жизнь полуразрушенный, полуобезлюдевший, полузамерзший город...
Я ведь тоже, по-своему, солдат, подумал Клевцов. Есть моя работа, которую надо довести до конца. Есть голод, который надо превозмочь... Я знаю: эта работа очень пригодится - потом, когда войны не будет.
Было холодно. Дрова кончились. День назад он отнес оставшиеся поленья в соседнюю квартиру - трем маленьким ребятишкам и их умирающей матери. Вчера вечером он отдал им последнюю осьмушку хлеба. Больше не осталось.
Голова кружилась, не хватало воздуха...
"Ничего-ничего, - в который раз подбодрил он себя, - должно пройти, сейчас пройдет. Сяду за стол и начну работать".
В дверь слабо постучали.
Он ничего не ответил.
Дверь шурша отворилась, стрельнув в квартиру новой порцией холода, и на пороге возникли три маленькие, закутанные с головы до ног фигурки. Из-под шапок и повязанных сверху платков огромные детские глаза смотрели с ужасом, как у затравленных зверьков, которые спасались, бежали и наконец без сил остановились...
- Дядя Слава, - с усилием шевеля озябшими губами, произнес один, - мама умерла.
- Теперь все, - добавил другой.
Оцепенение и слабость провалились в никуда. Клевцов выпрямился и, оттолкнувшись от подоконника, сделал несколько шагов навстречу.
- Как это все? - строго спросил он.
Дети стояли смирно, сбившись тесной кучкой, - ни слез, ни жалоб... Точно решили меж собой наверняка: жить - черед, когда время пришло, и умирать - черед, когда время себя исчерпало. Просто. И другого - ничего.
- Все, - развел руками в продравшихся варежках третий. - Сегодня мама... Потом...
- Мы умрем без нее, - с холодной рассудительностью докончил первый. Все съели, дров нет, мамы нет. И похоронить некому.
Клевцов всегда слыл добрейшим человеком, но сейчас он смотрел на детей почти с ненавистью.
Как они смеют?!
Да, он прекрасно понимал, что они обречены, почти наверняка. Но как они смеют говорить об этом, когда еще есть силы двигаться, говорить, в конце концов хотеть чего-то?! И он... Неужто он так плох, что на него надежды нет?
- Вы останетесь у меня, - сказал он резко.
- Дядя Слава, - жалобно проговорил второй, - куда мы к вам?
- Вы нас не сможете прокормить, - со вздохом пояснил третий, - и мы все тогда умрем.
- Что за чушь! - разозлился Клевцов. - Вы за кого меня принимаете?
А внутренний голос твердил: детишки правы. Что толку? Или тебе горько умирать одному? Они же не верят в тебя! И - справедливо. Но не могу я их бросить, с отчаянием подумал он. Пусть не спасу. Но хотя бы облегчу страдания... Это нужно. Ведь они дети. Маленькие дети на грани катастрофы... Нельзя, чтобы они поверили в нее до конца, потому что еще верят в сказки, любят их... Стоп! Вот оно!
- Значит, вы сомневаетесь во мне? - хитро спросил он, с трудом опускаясь на корточки.
- Н-нет... - Такой прямой вопрос, видно, застал их врасплох.
- А вы знаете, кто я?
- Дядя Слава, - вразнобой ответили удивленные ребята.
- Нет, чем я занимаюсь?
- Ну, - сказал первый, - книжки пишете.
- Пожалуй, - кивнул Клевцов.
- Мама говорила, вы большой ученый, - уточнил третий.
- Может быть, и так, - согласился Клевцов.
- Мама говорила, вы изобретаете такое, чтобы всем было хорошо. Вы добрый, - заключил второй.
- Не исключено. А почему, как вы думаете?
Дети молчали.
- А все потому, что на самом деле я - Дед Мороз.
- Как это?
- Вот так. Зимой я Дед Мороз, ну, а в остальное время действительно кое-что изобретаю...
- А почему же тогда мама умерла? - Глаза второго заблестели. - Почему? Если вы такой сильный и добрый...
Чтобы хоть как-то выкрутиться, пришлось врать напропалую.
- Видите ли, - начал Клевцов, будто говорил о вещах, очевидных для всех, - сегодня какое число? - Он встал, с усилием распрямляя замерзшие ноги, и мельком глянул на численник над кроватью. - Сегодня тридцать первое декабря. Значит, завтра - Новый год. И у меня хлопот сейчас - вы не представляете! Надо ведь облететь весь город, побывать в каждой квартире, посмотреть, все ли готово к празднику. А к вам я собирался зайти сегодня утром, да вот... - Он горестно развел руками. - Если бы я пришел ночью, все, конечно, было бы иначе... Было бы просто замечательно! Но... понимаете, хоть я и Дед Мороз, всего, к сожалению, учесть не могу. Я не такой сильный... Вот если бы я был волшебником круглый год!..
