АКТ I
Чалый звездолёт, всхрапывая и тряся соплами, рассекал межгалактическое пространство. В просторной каюте с белым потолком и жёлтыми стенами на позитив-кушетке лежал старик, открытыми чакрами впитывая энергию. Его кожа была изъедена морщинами, как гнилой фрукт червями. Седые космы трепетали в потоках минус-минус-гравитации. Кровеносные сосуды, подобно ползучим растениям, опутывали тщедушное тело. Его рот зиял глубокой впадиной, нос сочился прозрачной влагой, уши причудливо изгибались. Между бледных губ старика были видны тридцать два острых зуба, уходящие корнями глубоко в череп. Закрытые глаза мясистыми буграми вздымались между щеками и лбом. Тело как мир. Космос в малом.
— Очнитесь, государь. Вас ждут великие дела, — раздался мягкий баритон из флюктуационного верб-источника. — Мы подлетаем в Альбии. Маглаун-герцог хочет слово молвить.
— Уже… — старик медленно приподнял веки. — Я рад или не рад? Не знаю даже. Отсюда отправлялся в гневе. Теперь же вынужден вернуться.
— Поторопитесь, государь. Маглаун в нетерпенье.
Покинув позитив-кушетку, старик приблизился к плюс-минус-одежда. Его узкая, длинная и хрупкая на вид рука плавно коснулась Меркурия. Тонкие заостренные пальцы ласково погладили Венеру. В ладонь уперся основной орган Марса. Старик снова погладил волосистую выпуклость — орган Марса увеличился в размере. Астеничная рука сжалась. Хлынувший из отверстия Диониса поток опутал старика сотнями бледных вязких нитей. Через два мгновения изящная тога скрыла наготу короля.
Добраться до мостика удалось за две итерации. Чакры были чисты от плюс-негатива и перемещения давались легко. У пульта старик застал Шута. Тот был чисто выбрит и проэпилирован. На главных приборах звездолёта белели мерные шкалы. Их показания не обрадовали старика: все стрелки колебались у отметок близких к нулю.
— Маглаун-герцог, где ты? Проявись! — приказал король.
— Я тут! — на широком медном экране всплыло изображение герцога. — Вот ты, несчастный, что-то не спешишь.
— Мне некуда спешить. Нигде не рады мне. В Корнубии так свиту сократили, что я скучаю. Хенвин с Регау бесчеловечней Маглауна и Гонорильи. Позор моим сединам!
— Лукавить я не буду. Вернулся ты не вовремя. Готовимся к войне, а потому ресурсы бережём. Принять тебя мы сможем лишь с условьем. Готов ли подчиниться?
— О! Неблагодарный мир! И тут условия, коварство, ультиматум! Для короля! Того, кто наделил вас этим всем!
— Не нравится — не ешь. Ступай своей дорогой.
— Условия какие? Снова свита?
— Догадлив ты, несчастный. Оставить можем мы тебе лишь одного адепта. Всех остальных кормить не будем.
— Одного?! Да ты смеешься надо мной, Маглаун! Замерзну я в постели… Загнусь со скуки! Везу я только шестерых. Пусти нас или будешь проклят!
Герцог громко рассмеялся. Его жабообразное лицо расплылось по экрану скомканным блином.
— Твои проклятья горя не добавят! Ступай своей дорогой, коль строптивый!
— Неблагодарный! Дай с дочерью поговорю! Когда делил я королевство, утверждала, любви её не выразить словами, милей ей я, чем воздух, ценней богатств и всех сокровищ мира, здоровья, жизни, чести, красоты. Меня она любила, как не любили дети доныне никогда своих отцов. Что ж изменилось? В чем я виноват?
— Ты слишком беспокоен, папа, — на соседнем экране появилось обрюзгшее лицо женщины. — Ведь возраст взял своё, так успокойся, бесшумно жизнь веди, советами меня не донимай, своих адептов на узде держи, а наших не гоняй. Да, что я говорю. Все это пи в квадрате раз ты слышал. Недаром, в гневе улетал к Регау.
— О! Бог мой! Что ж делать мне, несчастному владыке без владений! Родные дочери жестоко отвергают!
— Лети к Корделии. Ведь не был ты у франков.
— В галактику чужую? Как изгнанник? К той дочери, что я лишил наследства, лишь потому, что ублажить речами отца не смела? Ты издеваешься, смеешься, Гонорилья!
— Тогда прими условья.
— Жестокосердая! Дай мне нуль-транспортер, и я вернусь в Корнубию. Хенвин с Регау согласны были трёх адептов сохранить.
— Пользуйся своим.
— Мой на исходе.
— А наши все при деле.
— Не оставляешь выбора мне, дочь!
— Как надоело в твоих соплях купаться, папа! Прощай! Мой муж с тобой продолжит разговор.
Гонорилья резко исчезла с экрана. Герцог жестоко ухмыльнулся и показательно высморкался.
— Решай, несчастный. Коль приземлишься с шестью адептами, то пятерых отправлю в крематорий. А может к вивисектору под нож. Будь милосердным, избавься от обузы.
— О! Был бы милосердным ко мне хоть кто-то!
— Не гоним мы тебя. Довольствуйся и этим.
— Горе королю, решившему именье дочерям раздать! Где мне найти ту гавань, в которой штиль и пляж песчаный? Как шторма избежать, что чресла породили? О, горе жесточайшее для смертных!
— Вот этим и закончим мы беседу. Коль приземлишься, помни об условьях.
Экран потух. Герцог исчез. Шут заплакал. Король задумался.
— Вы нас убьёте, государь?
— Уж лучше на себя я руки наложу.
— Не смейте! Я жизнь готов отдать за вас!
— Напрасно. Никчёмный я король.
— Вы лучше всех! Вы честный государь!
— Но глупый. А потому готов принять совет.
— В анабиозе пятеро. Смерть милосердна к спящим.
— Да будет так. О, горе мне, о, горе!
