«Sub Jove» — дословно «под Юпитером» — означает всего лишь «на чистом воздухе», «под открытым небом». Фразой этой римляне четко обозначили свое место во Вселенной и положение своего покровителя — громовержца, являющегося в то же время воплощением льющегося на землю небесного света.
Век человека меряется десятилетиями, век богов — эонами. Но бывает, что и боги отрываются от своих вечных занятий и не без любопытства созерцают красочное представление, разыгрываемое внизу суетливыми, недолговечными, но очень амбициозными козявками.
В год 790 от основания Вечного Города боги видимо особенно часто поглядывали вниз, дивясь размаху, с которым латиняне празднуют смерть всем осточертевшего Тиберия и воцарение двадцатипятилетнего Калигулы, которого римляне, поражаясь добродетели и скромности молодого принцепса, называют не иначе как «солнышко», не подозревая еще, что скоро, очень скоро начнут сбываться мрачные пророчества старейшины сената Аррунция, сделанные им относительно нового правителя. Пророчества тем более верные, что совершены они были незадолго до самоубийства самого пророка.
Но пока что веселится Вечный Город и поражается роскоши и пышности театральных действий и публичных пиров. Из уст в уста передаются рассказы о том, что Калигула вернул в Рим всех актеров, высланных Тиберием, и расплатился с ними за все потерянные в провинции годы. Восхищением загораются глаза, когда называют число завезенных в Рим зверей предназначенных для гладиаторских боев — пять, нет — десять, да нет же — двадцать тысяч пантер, тигров, львов, медведей и диких быков. Наняты лучшие гладиаторы из лучших школ Александрии, Пергама, Равенны и Капуи, не говоря уже о своих римских. И платят гладиаторам в четыре раза больше, чем при Августе.
В сплошной праздник превратились первые месяцы правления Гая Калигулы, и праздник этот и не думает выдыхаться, а, наоборот, как-будто набирает все новые и новые силы. Так что у римлян есть все основания считать, что вернулся на землю золотой век — век Сатурна. И благодарные граждане возносят хвалы всем возможным богам — от Юпитера и Аполлона до Кибелы с Исидой, и приносят им щедрые и обильные жертвы, не довольствуясь отечественными баранами да тетеревами, но стремясь порадовать небожителей чем-нибудь редкостным и необычным, скажем, розовым фламинго, африканской антилопой или зеброй, либо, на худой конец, бобром, вывезенным из туманного Альбиона.
Празднует Вечный Город — средоточие Вселенной; вдвойне ощущается накал торжества в сердце Города — на Марсовом поле. Вот где становится ясно; что обретаешься в самом центре мироздания — стоит лишь окунуться в красочное мельтешение лиц и одежд. Голова идет кругом, глаза разбегаются, взгляд выхватывает из окружающего яркие фрагменты и стремится дальше, не давая времени осмыслить увиденное. Вот лениво струится блестящее тело змеи по голым, коричневым плечам заклинателя. Вот ее уже заслонила пальмовая ветвь служителя Сераписа, промелькнули рыжие бороды каких-то северных варваров — может быть галлов, может быть германцев, но уже нет их, а совсем рядом сверкают белки глаз невероятно черного невольника из Ливии.
Греки, иудеи, сирийцы, надменные египтяне с непроницаемыми лицами, светловолосые бритты… Разносчики мелкого товара, продавцы амулетов, жрецы Исиды, служители Кибелы и халдейские маги. Извиваются гибкие тела восточных танцовщиц, слышатся звуки флейт и самбук, чужеземная речь, выкрики торговцев прохладительными напитками. Кажется, что все это движется беспорядочно и безо всякого смысла, но богам сверху видно, что хаотическое по виду движение имеет некую цель, что людское скопище устремляется к единому центру и центр этот — амфитеатр, выстроенный Статилием Тавром еще при Августе. Туда скачут верхом на конях юноши из благородных семейств, туда смуглолицые рабы несут в летиках своих хозяек — знатных патрицианок. Туда поспешает сброд из притонов Субуры и богатый люд из кварталов аристократической Карины.
Выделить в этом плотном потоке одиночную человеческую фигуру — задача посильная только богам. И Юпитеру, с олимпийских высот снисходительно созерцающему суету смертных букашек, следовало бы оставить благодушие и насторожиться, ибо в толпе находится человек, посягнувший на его, Юпитера, божественную силу и присвоивший себе часть прерогатив громовержца…
Диркот движется в общем потоке, его толкают такие же как он сам обитатели многоэтажных инсул, от них разит потом и жареными бобами, и если чем и выделяется он в толпе, то лишь плащем с накинутым на голову капюшоном — это в такую-то жару! — да еще тем, что тащит с собой прикрытую крышкой корзину. Только очень внимательный наблюдатель отметил бы, что Диркот упорно глядит лишь под ноги и, если бы была у предполагаемого наблюдателя минута, чтобы прислушаться к своим внутренним ощущениям, то почувствовал бы он в этот жаркий полдень, под голубыми италийскими небесами приступ внезапного озноба и долго гадал бы, чем объяснить появление среди потного вала горячечного веселья темного пятна, от которого тянет ледяным холодом…
Многоцветная толпа вливается в ворота амфитеатра, разбирает предлагаемые угодливыми служителями афишки, растекается по каменным ступеням, распределяясь согласно естественному порядку вещей. Знатные граждане занимают скамьи и ложи вверху; тут сплошное золото, пурпур, шелка; простой люд, все эти красильщики, пекари, кузнецы, носильщики, погонщики мулов, солдаты и земледельцы рассаживаются в нижних рядах. Здесь горланят, перебрасываются шутками, комментируют появление очередного патриция или популярной куртизанки. Верхи чинно изучают афишки, делают ставки на того или иного гладиатора, вычитывают имена нанявших бойцов патрициев и имена владельцев выставленных на поединок зверей. Все волнуется и предвкушает… Многие головы задираются вверх — нет, все в порядке, небо чистое, дождя не предвидится, боги благоприятствуют и благосклонно внимают гулу трибун.
