Вашингтон, 11 ноября.
Англия, Франция, Италия, а теперь и народ Соединенных Штатов — каждая страна, следуя своим национальным традициям и условиям времени, воздала воинские почести и предала земле тело Неизвестного Солдата. Канада, я слышал, также собирается последовать этому примеру.
Так весь мир выразил свое ощущение, что единственным подлинным героем Великой войны был простой человек. А сколько еще несчастных Гансов и Иванов остались гнить в земле сотен полей сражения: кости и прах, лохмотья истлевших шинелей, остатки амуниции — и все они еще ждут памятников и речей. Ведь они тоже были чьими-то сыновьями, ходили строем, выполняли приказы, с песней шли в атаку и познали ни с чем не сравнимый хмель солдатской дружбы и преданность чему-то гораздо более важному, чем их собственная жизнь.
На Арлингтонском кладбище солдаты из армии южан погребены с такими же почестями, как и солдаты из армии северян; давно забыто, кто был прав, кто виноват в их распре, все помнят только жертвы, принесенные этой войне. Придет время, когда и мы перестанем сваливать на солдат и простых людей Германии и России преступления, ошибки и неудачи их правительств, когда выдохнется вся горечь ненависти, и мы станем оплакивать их, как оплакиваем своих погибших — просто как живые души тех, кто отдал свою жизнь и жестоко пострадал в одной общей катастрофе.
Придет час, когда эти величественные эмблемы войны — Неизвестные Солдаты Англии, Америки, Франции и других стран сольются в нашей памяти в символ, еще более великий, станут воплощением двадцати миллионов мертвых и многих миллионов загубленных жизней — и превратятся в Неизвестного Солдата Великой войны.
Я думаю, что можно будет представить себе о нем очень многое. Мы, вероятно, сможем довольно точно установить его возраст, рост, вес и прочие подробности такого рода. Обо всем этом можно собрать средние цифры и данные, очень близкие к действительным. Что же касается расы и цвета кожи, то, вернее всего, это будет житель Северной Европы; северянин из России, Германии, Франции, Италии, англичанин и американец выглядят примерно одинаково — все это высокие светловолосые, чаще всего голубоглазые люди; но, помимо этого, в нем будет и средиземноморская жилка, и индийские, и турецкие черточки, и что-то монгольское, и капелька африканской крови — не только от темнокожих американских солдат, но и через сенегальцев, воевавших за Францию.
Однако все это не помешает ему быть прежде всего северянином с такой же смешанной кровью, какая, наверное, будет течь в жилах граждан Америки 1950 года. Он будет белым, с небольшой примесью азиатской и негритянской крови. И будет молод — лет двадцати — двадцати двух — еще совсем мальчик, верней всего, неженатый; у него есть и отец и мать; и воспоминания о них и о доме, где он родился, были еще свежи и живы в его памяти, когда он умирал.
Мне кажется, мы можем восстановить в общих чертах и обстоятельства его смерти. Это случилось при свете дня, среди невероятного шума и сумятицы нынешнего боя — его вдруг ударило неизвестно откуда и неизвестно чем — пулей или осколком снаряда… В это мгновение он был чуть-чуть испуган — на поле боя все немного испуганы, — но возбуждение было сильнее страха: он изо всех сил старался вспомнить все, чему его обучали, и делать все как нужно. Когда его ударило, он прежде всего почувствовал не боль, а удивление. Мне кажется, что первое ощущение человека, раненного на поле боя, не боль, а бесконечная тоска.
Мне кажется, можно пойти еще дальше и представить себе, скоро ли он умер после того, как его ранило, сколько времени он страдал и удивлялся, долго ли лежал, прежде чем дух его смешался в сумерках с молчаливым множеством других душ, с миллионами таких, как он, у которых не было больше родины, чтобы ей служить, и кого впереди не ждали долгие годы жизни; их, как и его, внезапно вырвали из мира, зримого и осязаемого, из мира чаяний и страстей… Но лучше подумаем о том, какие же побуждения и чувства привели его — мужественного и жизнелюбивого — к такому полному самопожертвованию.
Что думал он в ту минуту, когда его убили, — этот Неизвестный Солдат? А мы, мы, кто послал его на эту Великую войну, мы, которые до сих пор живем в его мире, какие мысли внушили мы ему, какие обязательства взяли мы на себя, чтобы возместить ему его смерть, навсегда утраченную им жизнь и солнечный свет?
Он был еще слишком молод, чтобы полностью сознавать свои побуждения. Понять, что двигало им и к чему он стремился, — сомнительная и трудная задача. На недавнем заседании ассамблеи Лиги Наций мистер Джордж Ноблмэр заявил, что сам слышал, как французский юноша шептал, умирая: «Да здравствует Франция!» Он предположил, что немецкие юноши умирают со словами; «Полковник, передайте моей матери; „Да здравствует Германия!“ Возможно, он прав. Но французов воспитывают в патриотическом духе усиленнее, чем все другие народы. Не думаю, чтобы все разделяли это настроение. Англичане, безусловно, не все разделяли его.
Я могу себе представить лишь немногих английских юношей, которые умирают со словами: «Правь, Британия!» или «Король Георг и добрая старая Англия!» Некоторые из наших ребят бранились от горя и страданий; некоторые — и далеко не всегда самые младшие — вновь впадали в детство и трогательно звали матерей; многие до конца сохраняли дерзкое чувство юмора, свойственное англичанам; а многие умирали с чувством, которое выразил один молодой шахтер из Дургема; я говорил с ним как-то под утро у Мартинпиша в окопах, которые страшно разворотило снарядом в эту ночь.
