— Доченька! — вскрикнула Клавдия Евгеньевна, бросилась к Лиле, стоящей на пороге, прижала ее к себе.
Да мама ли это? Худющая, в сером платке, стягивающем узкие плечи.
Из-под самодельных «ичиг» Лили растекалась по полу вода.
— Разминулась ты с папой! — жадно вглядываясь в лицо дочери, с отчаянием сказала Клавдия Евгеньевна.
Она усадила Лилю на то место, где недавно сидел Владимир Сергеевич, и стала рассказывать об отце, расспрашивать о том, что произошло с ней.
В нетопленой комнате стало почти совсем темно.
— Ноги замерзли, — жалобно произнесла Лиля, и мать, спохватившись, ринулась стаскивать мешковину с ее опухших ног, начала тереть их, закутала в свое старенькое пальто.
Потом выбежала в коридор:
— Настенька, Настя, Лиля вернулась!
Тетя Настя, обняв Лилю, сказала с тоской:
— А моей кровинушки, верно, нет и в живых…
Мама зажгла коптилку. Ее слабый, нестойкий свет делал все вокруг еще мрачнее. Пахло мышиным пометом.
За окном на улице надрывался, то взвывая, то умолкая, мотор — вероятно, не мог сдвинуться с места грузовик.
— Как наши в город вошли? — спросила Лиля.
Лицо тети Насти оживилось:
— Под утро я проснулась… взрыв страшный… Стекла посыпались. Выбежала на улицу. Какой-то старик сказал: «Немцы отступают — оружейный оклад взорвали». Пожар, веришь, в полнеба. Осколки градом падают на землю. А потом тишина… Развидняться стало. И вдруг гляжу, идет по мостовой красноармеец с ружьем, такой родненький, в обмотках, с котелком на боку. У меня слезы сами собой полились. Я как закричу: «Наши!» Народ откуда только взялся, вылез на улицу из щелей, развалин, подвалов. И все кричат: «Ура! Наши!»
При воспоминании об этом у тети Насти радостно заблестели глаза, но потом она опять вспомнила о своем горе:
— А Ваня мой и Дусенька сгинули. Может, доченька давно в таком рву, как во дворе тюрьмы на Кировском… Перед бегством звери вывели всех из камер и расстреляли… Больше тысячи… Родичи потом трупы вытаскивали из рва — своих искали.
* * *
Лиля подняла косо надтреснутую крышку пианино и, пробежав одеревенелыми пальцами по клавишам, извлекла какие-то хриплые, старческие звуки. Печально опустив крышку, долго сидела молча. Почему-то представила себя в классе у доски. Рядом Максим Иванович, а она бойко поклевывает доску мелом, что-то говоря о биноме Ньютона. И таким вдруг этот бином показался ей желанным, хоть немедля в школу беги.
…Занятия возобновились через две недели после освобождения Ростова, когда еще похрустывал ломкий ледок в колдобинах, но из-за Дона уже наносило запах парующий земли.
Стелка, дрянь, перешла в другую школу, видно, побоялась встречаться со своими. Лиля извлекла из «захованки» под диваном комсомольский билет и отправилась в райком комсомола узнать, как и что?
Над городом плавали неуклюжими китами аэростаты заграждения. Где-то в стороне Таганрога едва слышно, натужно ухала тяжелая артиллерия. На закопченной стене разрушенного здания белыми аршинными буквами выведено: «Мы возродим тебя, родной Ростов!» Рыли водопроводные траншеи, от столба к столбу тянули электропровода. Первым подал свой голос гудок завода «Красный моряк» на левом берегу Дона, вселяя веру, что город возродится.
В райкоме комсомола Новожилову назначили старшей пионервожатой школы и ввели в агитбригаду — теперь забот у нее стало много.
Налеты немецкой авиации на Батайск и Ростов продолжались, дети находили на улицах фашистские мины-сюрпризы: коробочки, перевязанные цветными радужными лентами, авторучки. Стоило притронуться к ним — и нет тебя!
Ощущение, что город прифронтовой, не исчезало. Черт возьми, неужели прав Черчиль, заявивший, что война только начинается?
У Лили сильно болел правый бок: не могла ни нагнуться, ни кашлянуть. Юбка сваливалась с ее тощих бедер.
Она старалась уйти в общественную работу: писала передовицы для стенгазеты, оформляла классный уголок «Последних известий», вместе с пионерами ходила смотреть фильм «Парень из нашего города», а прочитав «Педагогическую поэму» Макаренко, провела ее обсуждение… В редкие свободные часы, возвращая пальцам память, разучила «Лунную сонату» Бетховена.
Но тревога не исчезала, только ушла куда-то вглубь, вгрызалась в душу. Живы ли отец, Максим Иванович? Опять оставлен Харьков, не затихали бои под Таганрогом.
А это убожество с одеждой! Мама переделала старый отцовский пиджак в жакет для Лили, карман на нем оказался с правой стороны.
С наступлением темноты она пыталась спать, но сон не шел. Тревожила неопределенность на фронте. И беды вокруг: получив похоронку на мужа, тетя Настя почернела, потеряла голос от рыданий. Заболела цингой мама… Да когда же всему этому конец?!
* * *
В июле пришла радостная весть: Советская Армия, начав наступление на Орловско-Курском направлении, заняла 110 населенных пунктов.
Лиля по этому поводу устроила в квартире генеральную уборку, долго играла, пела «Темную ночь», а потом, отправилась в кино.
Ее потрясла игра Марецкой в фильме «Она защищает Родину». Прямо душу перевернула.
Ждали еще две радости: письмо из госпиталя от папы — обещал приехать на побывку. И письмо «с того света» — от Левы. Оказывается, он сейчас в армии. Начиналось письмо словом «Дорогая», а кончалось — «Целую».