Ноа Торсон проснулась и сразу почувствовала, что у нее замерзли ноги. Ее это удивило, потому что она всегда надевала носки, когда ложилась в постель. Открыв глаза, поморщилась от ослепившего ее сияния. Ноа ненавидела спать при свете. Она даже завесила единственное окно в своей квартире темными шторами, которые не пропускали лучи утреннего солнца.
Пока глаза привыкали к необычному освещению, Ноа попыталась сообразить, где находится. Казалось, голова распухла и стала больше в несколько раз, как будто бы ее набили войлоком. А еще она не понимала, как здесь очутилась, где бы это «здесь» ни было.
Неужели она снова в колонии для малолетних преступников? Скорее всего, нет: вокруг царила тишина. А там всегда стоял невероятный шум, словно во время праздника в полном разгаре: вечный грохот сапог охранников, поднимающихся или спускающихся по металлическим лестницам, пронзительные голоса, отдающие приказы, скрип коек и лязг железных дверей. Ноа пробыла в колонии достаточно долго и узнавала эти звуки с закрытыми глазами. Она обычно даже определяла, в какой корпус ее привели, только по разгуливавшему там эху.
На краю сознания возникли голоса двух людей. И они тихонько о чем-то переговаривались.
Ноа попыталась сесть и в этот момент почувствовала боль. Она поморщилась и снова повалилась назад. Ощущение было такое, будто ее грудь разрезали на две части. Рука тоже отчаянно ныла. Ноа очень медленно повернула голову. И увидела, что к ее правому запястью пластырем прикреплена иголка капельницы, а к металлической стойке подвешен какой-то мешочек. В следующее мгновение Ноа поняла, что лежит на холодном операционном столе, под большой яркой лампой. Получается, что она в больнице? Однако характерных запахов — крови, пота и рвоты, мешающихся с вонью мочи, — всего этого не было.
Ноа подняла левую руку: нефритовый браслет, который она никогда не снимала, исчез. Это открытие окончательно прогнало туман из ее головы.
Она осторожно приподнялась на локтях и тут же нахмурилась. Такой больницы Ноа никогда прежде не встречала. Похожая на ящик комната со стеклянными стенами и окнами из матового стекла, за которыми ничего не видно. Пол бетонный и совершенно голый. Кроме операционного стола и стойки капельницы повсюду стояли подносы с медицинскими инструментами и какие-то приборы. В углу она разглядела красный контейнер для мусора с яркой надписью на крышке: «МЕДИЦИНСКИЕ ОТХОДЫ».
Посмотрев вниз, Ноа обнаружила, что она в больничной рубашке, но на ней нет названия заведения. Что бы это могло быть? Не вызывало сомнений, что это не колония и не обычная больница, и у Ноа появилось ощущение, что здесь происходят очень неприятные вещи. Голоса стали громче, и она поняла, что кто-то направляется в ее сторону. Последние десять лет Ноа сама о себе заботилась и научилась не доверять представителям официальных организаций: врачам, копам и соцработникам. И не собиралась менять свои привычки, особенно в такой ситуации. Она очень осторожно спустила со стола ноги и соскользнула на пол. И тут же обхватила себя руками, чтобы хотя бы немного согреться — бетон оказался таким холодным, что ей показалось, будто бы она босиком ступила на лед.
Голоса, бывшие уже совсем рядом с комнатой, смолкли. Ноа напряглась, стараясь услышать хоть что-нибудь, и ей удалось уловить обрывки разговора:
— Успех… позвони ему… что мы… поверить не могу, что нам наконец…
Следующие слова прозвучали очень четко, их произнес мужской голос, спокойный и какой-то покорный:
— Они все сделают сами. Теперь она уже не наша проблема.
Изо всех сил стараясь не стучать от холода зубами, Ноа в отчаянии принялась оглядываться по сторонам. В нескольких футах от нее на металлическом подносе лежали медицинские инструменты. Она уже почти до него дотянулась, когда дверь в дальнем конце комнаты открылась, и на пороге появились двое мужчин в медицинских халатах. Первым вошел тощий белый тип, из-под белой шапочки которого выбилось и прилипло ко лбу несколько светлых прядей. Другой врач был латиноамериканцем, моложе и плотнее, с жидкими усиками, уродовавшими верхнюю губу. Увидев ее, оба замерли, и Ноа воспользовалась их замешательством, чтобы подобраться поближе к подносу с инструментами.
— Где я? — спросила она, и собственный голос показался ей слабее обычного, будто она долго молчала.
Доктора удивленно переглянулись. Блондин мотнул головой, и его напарник выскочил из комнаты.
— Куда это он? — поинтересовалась Ноа, которую от подноса отделяло два фута, а доктор стоял в трех за ним.
Он поднял руку вверх в успокаивающем жесте.
— Ты попала в серьезную аварию, Ноа. Сейчас ты в больнице.
— Правда? — Она с сомнением прищурилась. — И в какой же я больнице?
— С тобой все будет в порядке. Небольшая дезориентация — это вполне нормальная реакция.
— В какую такую аварию я попала?
Доктор промолчал, и у него забегали глаза, будто бы он пытался придумать ответ. Ноа поняла, что он врет. Последнее, что она помнила, это как она вышла из своей квартиры и направилась в сторону станции «Ньютон-сентер», чтобы сесть на поезд в Бостон. Она собиралась в центр купить новую видеокарту для своего «МакБук Про». Свернув направо на Оксфорд-стрит, прошла Викс-Филд по дороге к магазину «Т-шоп». Тепло уходящего бабьего лета ласкало кожу, солнечные лучи пробивались между ветвями деревьев, начавших сбрасывать листья, которые в пляске огненно-оранжевых и красных тонов падали на землю. Ноа помнила, что чувствовала себя такой счастливой, какой не была уже очень давно, может быть, никогда.
