Галь, задумавшись, сидел в опостылевшей инвалидной коляске, подставив лицо с закрытыми глазами горячим лучам августовского утреннего солнца.
Он мысленно перенёсся в не столь далёкое прошлое, где был здоровым, сильным и полон радужных надежд на будущее, связанное с интересной работой и любимой девушкой.
Тяжело вздохнув, открыл глаза и перебирая сильными руками колёса коляски, устремился по бетонной дорожке, убегающей от утопающего в зелени особняка в угол благоухающего цветами и зрелыми фруктами пардеса (сада).
В этом месте отец специально соорудил навес, под которым находились различные приспособления для занятия Галем приемлемым для него спортом.
Через три месяца пройдёт уже два года, как ему сделали уникальную операцию, после которой он остался жив, и более того, обрёл возможность, наслаждаться жизнью, но, к сожалению, с определёнными ограничениями.
Практически, не ощущая больше прежних жутких страданий от нестерпимых физических болей, он с каждым новым днём всё больше погружался в депрессию, связанную с его неподвижностью ног.
Галь часто ловил себя на мысли, что лучше бы предпочёл быстро угаснуть, чем тлеть жалким фитильком свечи.
Мать и Вера в два голоса, перебивая друг друга, рассказывали ему, с всякими подробностями, про все их треволнения, утверждая, что они за время пока он находился в операционной, чуть от страха за его жизнь не сошли с ума.
Он часто вспоминает тот момент, когда в реанимации неожиданно пришёл в себя, открыв глаза, чтобы на несколько секунд оглядеться вокруг, пока в него введут очередную дозу морфия, но к своему удивлению рядом с собой медсестры со шприцом не обнаружил.
Он уже было хотел криком привлечь к себе внимание, чтобы избавить от страшных мук своё тело, терзающееся прежней жуткой болью, разрывающей весь организм от затылка до кончиков пальцев на ногах, но к нему вдруг пришло новое приятное осознание.
Боль он ощущал, но далеко не ту, пронзающую калёным железом, а всего лишь ноющую пульсирующую в районе шеи, к которой он какое-то время настороженно прислушивался, пока у него не зачесались от яркого света глаза и рука непроизвольно потянулась к лицу.
Галь с замиранием сердца опять вспоминал, как он тогда, слабыми дрожащими пальцами утирал с ресниц и щёк обильно выступавшие слёзы радости, от мысли, что вернулся в жизнь, что скоро обнимет свою любимую красавицу Веруш, прижмётся лицом к ласковым рукам матери и пожмёт сильную ладонь отца.
До этого, он так только плакал во время прохождения службы в армии, когда хоронили на военном кладбище его друга Германа, парня, ребёнком приехавшего в Израиль из Советского Союза, подорвавшегося на мине в Ливане в нескольких метрах от него.
Галь не заплакал, когда после прогремевшего в не далеко взрыва мины, он вытащил из кустов оторванную голову друга и приставил к искорёженному телу.
Он не пролил слёз, когда стоял в почётном карауле на военном кладбище, во время траурного салюта по погибшему сослуживцу.
Но, когда после отзвуков затихающих автоматных очередей в голубом небе, в ужасающей тишине на фоне крика ворон, раздался разрывающий душу стон матери Германа:
— Господи, не надо!
Он не стесняясь тихо заплакал.
В почётный караул выбирают самых стойких, а ребята рыдали вместе с тремя девушками, находящимися напротив, с горячими ещё после выстрелов автоматами.
Про свои слёзы во время траурного салюта он как-то рассказал любимой Вере, и она вскоре написала стихи и передала их своему другу-барду Фрейдману Олегу.
Не прошло и недели, как на свет появилась новая песня, правда на русском языке, который Галь к этому времени уже сносно понимал:
И к чёрту все красивые слова…
Невидимая пуля просвистит,
Не тело обожжёт, опалит нервы.
Он командир, он умирает первым —
И нет сомнений в выбранном пути.
И к чёрту все красивые слова,
Шум почестей и звонкие награды… —
В лицо уткнулась жёсткая трава…
Крик матери: «О, господи, не надо!»
Сполошный птичий гам, могильный холм,
Почётный караул, салют прощальный… —
Глаза друзей на мать глядят печально…
Весна в слезах, рокочет в высях гром.
Ушёл, как жил, — без жалоб и мольбы.
Прикрыт землёй, что называл родною.
И мать с седой до срока головою
Идёт по краю выжженной судьбы.
Друзья, присядем, случай не простой.
Накроем стол: «Привет, дружище верный!» —
На поле, где сразила пуля-стерва,
По-русски помянём, махнув по сто…
Солнце нещадно палило, обжигая кожу лица, не смотря ещё на довольно ранний час, становилось душно и Галь закатил свою коляску под навес.
Конец августа, скоро наступят праздники и здесь соберутся все его братья с многочисленными семействами и станет на их вилле шумно и весело.
