1
Не знаю ничего хуже пустынных улиц. Это как жизнь, ушедшая из тела. Ты ходишь по мертвому телу города, по улицам-венам, из которых выточили кровь. Пустота. Светофоры. Собаки. Ты встречаешь людей, но они словно призраки. В неживом свете фонарей кажется, что они только что вышли из морга. Здравствуйте, морлоки! Наступил наш час.
Ночной город — это разоблачение города дневного. Ночью видишь, что это всё обман — дневная суета, деловитость, жизнелюбие, болтовня по мобильным телефонам. Это спектакль, придуманный чубайсами. Все знают, что нас ждет гибель. Вы стряхиваете с себя энергичность, заимствованную из рекламных роликов, как только захлопываете за собой железные, весом не меньше центнера, двери. Посмотрите на себя в зеркало, когда вы приходите домой. Вы увидите лица покойников. Каждый новый день в стране победившего капитализма накладывает на ваши лица жестокие и неизгладимые черты, как у портрета Дориана Грея. Вы не верите никому и ни во что. Ваша национальность неопределима. Вы говорите на русском языке, но это русский язык для лексикона автоответчика. У вас славянские лица, но неславянская пустота в глазах. Вы знаете, что вы живые мертвецы, но врете себе и другим, называя свое корпение в мерзких офисах, при виде которых меркнут фантазии Замятина и Оруэлла, жизнью. Иногда вы позволяете себе шутить, говоря, что вы, дескать, офисный планктон. Не надейтесь! Планктон живет, а вы мертвы. Вы мертвые рыбы в отравленной реке жизни.
Я иду по городу, от светофора к светофору. Ночью всё — насмешка, даже их мигание. Улица пуста, ни одной машины, но я стою на красный свет, жду, когда электронный указатель отсчитает секунды и мне будет позволено пройти по «зебре». Всё — обман, и настолько явный, что даже нет смысла его нарушать. Ну, пройду я по «зебре», не дождавшись «зеро» на электронном секундомере. Это что — свобода? Это — свобода? — молча кричу я промчавшемуся мимо с грохотом черному байкеру. Твои гонки по пустым улицам ничем не отличаются от моего бессмысленного стояния на красный свет. Несколько часов назад ты, как и другие, вышел из поганого офиса, сбросил пропотевший под мышками пиджак, напялил на себя черную кожу, надел шлем-горшок и завел свой урод-мотоцикл, грохотом которого ты хочешь отсечь от себя позор очередного бездарного дня. Слуги развлекаются в отсутствие господ!
В темных домах загораются окна, но я не верю в их свет. Я не верю в домашнее тепло, уют за этими окнами. Там такая же имитация жизни, как в городе днем. Вы ужинаете, пьете чай, смотрите телевизор, ложитесь в постель, не забыв прихватить контрацептивы. Вы — люди-контрацептивы, говорю я вам. А я жажду встретить человека. Но я даже не вижу глаз редких прохожих, потому что они их прячут от меня.
* * *
При этом Енисеев попытался взглянуть в глаза сидящих напротив проституток и ничего не увидел из-за густой туши на их ресницах.
— Наверное, они думают, что вы маньяк, — сказала одна из девушек.
Другая девушка, с детской челкой, налезающей на глаза, но с таким обилием пирсинга на бровях, что колечки звенели, когда она брови поднимала, прыснула, но тут же с некоторым испугом закрыла ладошкой рот. Ага, стало быть, она не исключает, что я и впрямь маньяк, отметил Енисеев. Впрочем, ему к этому было не привыкать.
Они сидели в ночном кафе, в котором кроме Енисеева, девушек-проституток, бармена, официантки и человека в футболке с портретом Че Гевары и лицом президента Франции Саркози, никого не было. Саркози-Че Гевара был пьян уже, наверное, год или два без перерыва, поэтому не обращал на слова Енисеева абсолютно никакого внимания. Он всё смотрел куда-то в угол рядом со стойкой, где, вероятно, находился его персональный черт. Девушки же сидели за соседним столиком и, неопределенно ухмыляясь, слушали, пока одна из них, плоскогрудая, но с полными ножками, не позволила себе прервать Енисеева. Официантка дремала, а бармен смотрел футбол по спутниковому телевидению. Енисеев уже не помнил, завершал ли он свой монолог, зайдя в это кафе, или же, напротив, здесь его и начал. Представителей офисного планктона, наиболее часто упоминавшихся в его монологе, в заведении не было. Но Енисеева это не очень смущало, потому что импровизация только в сочинениях Пушкина и Достоевского доходит до прямого адресата. А ты, если захочешь привести в пример проституток, никогда не найдешь, хоть ты тресни, в качестве слушательниц этих самых проституток, а захочешь сказать о мертвецах из офисов, то нипочем не привлечешь внимания этих мертвецов.
Девушка с пирсингом, которая в глубине души не исключала, что Енисеев — маньяк, сказала, однако, подруге:
— Ну что ты, зая? Он же интеллигентный человек!
Енисеев в сердцах крякнул, достал сигареты и закурил. Интеллигентный человек! Клеймо на всю жизнь! Но разве хоть один из знаменитых пророков или проповедников был так называемым «интеллигентным человеком»?
— Далась вам эта интеллигенция! — сказал он девушке с челкой. — Вы что — часто встречаете интеллигентов?
За нее ответила плоскогрудая:
— Да нет, нечасто. У них денег нет. Они хотят провести время с девушкой на халяву. Типа поговорить красиво, как вы, поиграть в любовь-морковь и слинять.