Первый раз смерть пришла летом. Пришла буднично, раздраженно-устало, вспотевшая и визгливая. Мы с мамой ехали в переполненном автобусе. Нам удалось пробиться поближе к водителю. Передняя дверь была приоткрыта, и в нее пробивалась струйка горячего, пахнущего резиной воздуха.
Перекресток. Скрежет машин, пронзительные остервенелые сигналы. Я ничего не понял, когда из-за завесы выхлопов выскочила облезлая кошка и врезалась в автобус.
Мама закрыла мне влажной ладонью глаза, и я послушно отвернулся, – но в зеркале заднего вида все было прекрасно видно – изломанное пыльное тело, мертво открытые в палящее небо глаза. Невыносимо блестящие оскаленные зубы и серые пульсирующие комочки мозга на раскаленном асфальте.
Какая-то незнакомая часть меня жадно рассматривала, впитывала эту картину. Мама говорила что-то о правилах пешеходов, о том, что с хорошими мальчиками такое никогда не случается – просто надо делать все по правилам и слушаться старших. А я беззвучно орал от ужаса, но не мог оторваться от маленького куска стекла в овальной рамке.
С тех пор я точно знал, что смерть придет из зеркала – вынырнет из-под гладкой, чуть запыленной поверхности, схватит меня и швырнет головой об горячий асфальт, – и вот тогда я умру совсем.
* * *
Солнце бьется в зеркальных стеклах многоэтажек, в тонированных стеклах машин, в витринах, в очках прохожих. Отражения повсюду, жаркие отражения, душные, колючие отражения.
Смерть подобралась совсем близко. Я жду, что она в любую секунду завизжит мне в ухо металлическим голосом, голосом проходящей мимо бабы с авоськой. Я жду, что она выпрыгнет на меня из зеркальной витрины, в которой отражаются бесконечные потоки машин. Я жду, потому что сейчас слишком жарко, а машин за последние годы стало намного больше. Я мог бы уехать из города – но она подстережет меня и на проселочной дороге, и мой расколотый череп отразится в зеркальце какого-нибудь раздолбанного жигуленка. Мне жарко, я весь липкий от пота, но иногда озноб пробегает по спине и сушит тягучие струйки. Мне страшно.
Я разбивал зеркала. Думал, что если мне удастся найти и разбить самое главное зеркало – смерти неоткуда будет прийти. Самое главное зеркало, в котором отражаюсь настоящий я. Не тот, кто сладострастно пялился на дохлую кошку, примеряя к себе ее разбитую голову. И не тот, кто послушно отвернулся и верил, что с хорошими мальчиками такого не бывает. В главном зеркале отражался тот, кто орал от ужаса, заглянув в глаза смерти.
Я пытался разбить дверь в ее душный мир, наполненный визгом тормозов. Я не знал, какое зеркало станет дверью, и бил все подряд. Бросал камни в витрины и убегал – на следующий день зеркала вставляли снова. Разбивал карманные зеркальца своих подруг – а на следующий день, краснея, вручал им новые, купленные в сверкающем магазине. Я избавился от всех зеркал в доме и брился вслепую – но по ночам они вползали в дом темными квадратами окон.
И в это лето, такое же жаркое, как то, двадцать пять лет назад, в это лето, когда смерть подъехала вплотную на смердящем выхлопами желтом автобусе, – в это лето я перестал бить зеркала. Я устал искать. Не уверен, что можно найти. Мне страшно.
* * *
Я задел плечом какого-то человека. Он липко уставился на меня – маленький, редкие пегие волосы, весь какой-то пыльный… Серая пыль в складках одежды, в глубоких морщинах на лице. Серые от пыли тусклые ботинки, пятна пота, расплывшиеся под мышками – такой же грязный и перегревшийся, как вся эта улица… Я отвернулся, но тут прохожий как-то странно всхлипнул и забормотал:
– А мертвые звери лежат, на улицах лежат, смотрят… Смотрят. На меня, в глаза мне смотрят! – человечек задергался, выпучил глаза, с ужасом глядя на мостовую. – А я – им в глаза, не могу отвернуться, не могу… Глаза у зверей мутные, круглые, и в каждом глазу отражаюсь… Отражаюсь! В одном глазу – на маму похож, в другом – на себя в детстве, когда варенье воровал, и только в третьем, посередке – на себя похож настоящего. Только в третьем настоящим отражаюсь! А третьего-то глаза и нет, нееет его!
Он уже кричал, брызгаясь слюной и тыча пальцем куда-то в край тротуара. Я присмотрелся внимательней и в куче гниющего мусора, скопившейся вокруг стока, заметил крохотного дохлого котенка. Его глаза были открыты, и казалось, что он внимательно наблюдает за мной.
– Только в третьем глазу настоящий отражаюсь, только в третьем! – человечек приплясывал, размахивая руками перед моим лицом. Мне стало противно, и я оттолкнул его. Услышав истошный визг тормозов, успел отвернуться, но передо мной оказалась витрина. Она беспощадно отразила пыльное тело, похожее на старый, никому ненужный манекен, брошенный в зеркальной примерочной. Я, задыхаясь, пошел прочь, чувствуя, как за спиной собирается потная толпа.
* * *
Мне не стыдно. Он сам виноват. Если бы вел себя прилично и не приставал к прохожим на улице… Он сам виноват. Что за чушь он нес! Что за чушь про третий глаз, в котором отражается настоящий… Что за чепуха про третий глаз, которого нет! Нет – значит надо найти. Найти и разбить. Отражается – значит, стеклянный, значит, можно разбить, убрать дверь навсегда.
