Валентин Варламов
Наваждение, или К вопросу о суевериях
Ярмарка была что надо, с медведем, с конокрадами, с дракой. Никола товар продал и - к братнину куму, тут рядом, за церковью. Лошадь распряг, сенца ей бросил.
Пошли с кумом гостинцы выбирать, в казенную завернули. Вышли - глянь, толпа. Мужики силу показывают, кто тяжельше подымет. Никола тоже сунулся. И кобыленка-то вроде ледащая, а только поднял ее на плечи, как под корешками - хрясь! Стоит - не вздохнуть. Становая жила, значит.
Кум обратно в казенку тянет: мы это дело, говорит, поправим. Только подходит незнакомый человек, вроде свой, а вроде и барин. В белой шляпе. Я, говорит, художник и хотел бы вашу натуру запечатлеть. Но поскольку вижу, в каком вы есть болезненном следствии богатырского подвига, так у меня доктор знакомый и бесплатно вылечит.
Кум сразу на дыбы: у нас, мол, своя компания. Тогда в белой шляпе достает целковый: я, говорит, очень даже хорошо понимаю наше взаимное уважение.
Кума как ветром сдуло.
А в белой шляпе берет Николу под ручку, ровно девку городскую, и ведет его к доктору. Тот кричать - вот до чего глупость доводит. Никола даже картуз выронил со страху. Сиди, говорят ему, сейчас напишем записку в больницу.
Ушли все. И стал Никола приходить в себя. Лошадь-то у кума оставлена. А цыган в городе полно. А в больнице, говорят, кровь высасывают.
И вдруг Николу будто слегой ударило: фармазон! Он самый! Странница божья сказывала. Ездит по деревням, в белой шляпе, всех в свою веру обращает: деньги дает и списывает с человека поличье на бумагу да на холстину. И ежели кто фармазонской поганой вере изменит, сей же миг узнает, в поличье стреляет, и отступник помирает немедля. Свят, свят!
Забыв про боль, вскочил Никола - и через подоконник. Обстрекался в крапиве, барыня с зонтиком завизжала. Добежал до дому. Мигом лошадь обрядил, плюхнулся в телегу. Мимо каланчи, мимо лабазов, вниз по булыжнику, за заставу, вдоль выгонов. Опомнился аж за старым погостом, когда лес начался.
Лошадь бежала ни шатко ни валко. Никола пощупал деньги за пазухой, прикорнул поудобней - становая жила давала себя знать. Ничего, только бы до деревни добраться. Бабка Степанида поправит. Через порог положит, на спине топором старый веник потюкает, пошепчет, что надо. Как рукой снимет. Стара, а все может. Не то что эти... Только и знают кровь сосать.
Смеркалось. Лес загустел. Совсем близко до деревни, вот только старый дуб проехать, а там и опушка. Нехорошее место этот дуб.
Так и есть: вынырнул из кустов мужик не мужик, с котомкой, без шапки, весь оброс, волосье зачесано налево, а бровей нету. Во тебе, - добродушно подумал Никола, перекрестясь и выставив кукиш, - не на таковского напал. Это на Ерофея ты страшный, когда деревья ломать зачнешь.
Леший захохотал, захлопал в ладоши. Лошадь понесла, трюхая селезенкой. - Ну ты, анафема, - осерчал Никола, - в лесу не бывала!
Ухватил кнут, привстал, натянул вожжи. Колесо подпрыгнуло на толстом дубовом корне, телега накренилась...
...и не выпуская из рук ускользающую рулевую баранку, Коля рухнул обратно, на жалобно скрипнувшие пружины сиденья. Видавший виды "Москвич" с натужным воем прополз еще десяток метров, взобрался на пригорок и сдох.
Коля выпростал свои длинные ноги из автомобильного нутра. До деревни осталось всего ничего: вон горстка изб у пруда. И одна избенка поближе, на отшибе, смотрела маленькими окошками в лес, на Колю.
- Ну ты, анафема, - пнул он покрышку и сам подивился своему лексикону. Машина виновато молчала. Только внутри под капотом что-то изредка потрескивало, как у остывающей газовой духовки. И что там всегда потрескивает?
Трудно узкому специалисту по низшим ракообразным ездить на старой и непрестижной машине. Сервис в этой области, как говорится, ненавязчив. Надо все самому. Грубые люди на станции техобслуживания, надменно принимая пятерку, сказали, что руки у него не тем концом вставлены, и тут уж ничего не попишешь.
А жить хочется. Хочется путешествовать по просторам. Вот нынче он поставил себе целью добраться в глухой угол, откуда, по семейным преданиям, пошла есть колина династия...
- Кто ж вас по такой дороге направил? - боковой тропинкой вдоль опушки подошла сухонькая бабуся в полотняной туристской кепочке и солнечных очках. - Местных-то к дубу силком не затащишь.
- Лесник показал, - ответил Коля, вспоминая недавнюю встречу на развилке. Старик-обходчик сидел на пенечке, сбросив котомку. Расстегнутая по жаре форменная тужурка открывала косоворотку мелкокрапчатого ситчика. Обросший - как в молодежном кафе. Вот только бровей не было. Фуражку с кокардой дед повесил на куст. Не спеша и с удовольствием расчесывал пышный чуб. Справа налево.
На вопрос о дороге старик с шумом продул расческу и молча ткнул большим пальцем за плечо. Машина рванула словно сама по себе, задыхаясь, свалилась в старую колею. Дед гулко захохотал вдогонку. Странный какой-то.
- Не помню я такого лесника, - нахмурилась бабка. - Ну, добрались, и ладно. Пойдемте ко мне. А машину бросьте. Постоит - сама заведется.
Что-что, а это Коля знал. И потому охотно последовал за старушкой. Пока шли до ближней избы, Степанида Петровна обо всем повыспросила Колю и про себя рассказала. Учительница, на пенсии, зимой в городе, летом - здесь, в опустевшем родном углу, вся деревня съехала на центральную усадьбу, там и магазин, и разная культура, и служба быта.
