Святой Ириней Лионский сравнивает Церковь Православную с сокровищницей, в которую в полноте положено все принадлежащее истине. Но не та сокровищница славна, богатство которой составляют бесформенные груды драгоценностей, а славна и достойна того, чтобы уделять время на ее обозрение, та сокровищница, где хранятся драгоценности, прошедшие через руки художников, представляющие собой произведения искусства, привлекающие взоры посетителей замысловатостью форм, красотой и изяществом отделки. Такова именно славная сокровищница Церкви Христовой. Хранимое в ней богатство истины неоценимо само по себе. А прошедшее через руки художников и строителей Церкви: святых апостолов, вселенских отцов и учителей, — оно предстает благоговейному взору ее чад как великое множество дивных произведений искусства. Возьмите богодухновенные апостольские и отеческие писания, где раскрывается и уясняется Христова истина! А великое множество чудных молитв и песнопений церковных! В них заключается высочайшее богословие, а вместе и глубочайшая психология. Величайшие истины веры и жизни раскрываются в нашем богослужении, в его составных частях.
Здесь и непостижимая истина Триединого Божества, и недоведомая тайна Боговоплощения. Здесь же вся душа человеческая, богоподобная по своему происхождению, но ныне падшая, греховная, ищущая и алчущая Божией милости и Божией правды. Здесь вообще все домостроительство спасения нашего. И все это раскрыто в такой полноте, что дальше, кажется, и идти некуда, так что доподлинно отсюда всякий желающий может почерпать питие жизни, утолять свою жажду духовную, как велика ни была бы она.
Неисчислимые богатства духовные, заключающиеся в нашем богослужении, в наших книгах церковных, в своем сочетании представляют дивную гармонию, заключены в чудную оправу священной поэзии. Здесь и величественные хвалебные гимны дивному и высокому, паче всех царей земных, Творцу и Промыслителю Богу. Здесь же за сердце хватающие, способные заставить плакать и зачерствелую душу скорбные элегии, покаянные вопли грешного человечества, на стране далече тоскующего об утраченном отечестве. Богатство смысла и разнообразие содержания наших церковных песнопений облечено в изящные формы изложения, и сила мысли соединяется со стройностью и звучностью слова, с легкостью и красотой выражений.
А наш священный церковно — славянский язык?! Что ни говорите о его непонятности, о его устарелости, — никогда самая изящная литературная русская речь не заменит его красоты, его, если не грешно так сказать, чарующей красоты. Конечно, чтобы ощутить эту красоту славянского языка, нужно развить в себе особый вкус. Не всегда, может быть, поймешь эту красоту, не всегда сумеешь изложить чувства восхищения этой красотой, ее чаще можно только почувствовать сердцем. То же, впрочем, нужно сказать и обо всем вообще нашем богослужении: его трудно понимать, легче чувствовать. Это и понятно. Что такое богослужение в своем существе, как не внутреннее общение твари с Творцом, глубоко интимная беседа души богоподобной с Самим Богом на том неизреченном языке, который слышал небошественный Павел на третьем небеси. Богослужение — это чистейшее созерцание, это как бы растворение души в Боге до забвения всего земного. Вся внешняя сторона богослужения, вся внешняя его обстановка — лишь среда, способствующая созданию именно такого настроения, облегчающая человеку земному и перстному, падшему и греховному, погруженному в заботы и житейские попечения, отрешиться, хотя бы на время, от уз плоти и земли, дабы он мог напитать свою душу, утешить ее величайшею для нее радостью богообщения, богосозерцания. И священные церковные песнопения, составляющие важнейшую часть нашего богослужения, имеют ту же задачу. И тогда, когда они указывают нам и уясняют высоты богословия, и тогда, когда раскрывают пред нами глубочайшие извилины нашей собственной души (которую, кстати сказать, мы сами‑то уж очень худо знаем, а вернее, даже совсем не знаем), священные песнопения и молитвы преследуют одну цель — возвысить нас от земли к небу, возвести на степень созерцания и богообщения, о чем, по слову апостола, человеку нельзя пересказать (2Кор.12:4).
Такова задача церковных молитв. Понятно поэтому, что если и отличаются они красотой и изяществом, то эти красота и изящество — духовные, более небесные, чем земные. И для того, чтобы ощутить и оценить их, нужно особое некое чутье, особый некий вкус. Как для привыкшего к изысканным, хотя, быть может, и не всегда полезным и здоровым яствам и питиям, неприятна будет простая, хотя бы и здоровая, пища, — так и для человека, привыкшего к земной, чаще всего греховной, ласкающей страсти красоте светской литературы и поэзии, может казаться непонятной и совсем безынтересной чудная духовная красота священных церковных гимнов, красота, правда, соединенная в большинстве случаев с силой мысли и чувства, но зато и отличающаяся замечательной красотой и безыскусностью. Многие из молитв и песнопений церковных не были плодом искусственного сочинительства, но непосредственно выливались из души лучших представителей Церкви, не всегда даже в достаточной мере образованных, в моменты их наибольшего вдохновения, в моменты духовного подъема и восторга. В наших церковных песнопениях «не холодный рассудок размышляет о великих делах и истинах христианства; в них душа, в избытке чувств, то вся устремляется к одному предмету, то переносится от одного к другому живо и скоро»
