Василий ГЛОТОВ
Наедине с совестью
Повесть
Молодой шахтер Михаил Молчков берет на себя вину за неумышленное убийство, совершенное его товарищем. Поезд увозит Молчкова в далекий исправительно-трудовой лагерь. Осенью 1941 года Михаил бежит из лагеря на фронт и примыкает к группе солдат, вышедших из окружения. С документами умершего на его руках старшины Смугляка он попадает в действующую часть, проявляет большое мужество, самоотверженность.
Спустя десять лет после войны его разоблачают и как человека, проживающего под чужим именем, исключают из партии. Он тяжело переживает этот удар. Оправдают ли Молчкова-Смугляка, поверят ли в его честность? Ответит на это дальнейший ход событий.
Глава первая
В один из тихих вечеров июля, когда мелкая и горячая угольная пыль оседала на землю и воздух насыщался освежающей прохладой донецкой степи, в буфете шахтерского поселка сидели двое: Михаил Молчков и Степан Ковальчук. Михаил - широкий, сильный, с черными вьющимися волосами; Степан, наоборот, сухощавый, лицо густо усыпанное мелкими веснушками. Одеты они были одинаково: в белые рубашки с короткими рукавами и в светлые полушерстяные брюки. Степан оживленно о чем-то рассказывал, а Михаил, чуть склонив к нему голову, внимательно слушал.
Настроение их было явно приподнятым. Они уже выпили и собирались заказать еще, но в это время дверь с шумом распахнулась, и в буфет неожиданно ворвался приземистый парень с длинными волосами и широким, красноватым носом. Вид у него был смешной: воротник клетчатой рубашки расстегнут, непомерно помятая кепка ухарски сидела на затылке, а вздернутый нос, казалось, к чему-то принюхивался. Парня сильно качало. Ударяясь о столы, он с трудом приблизился к горнякам, ухватился за спинку стула и недружелюбно осмотрел их бессмысленными мутно-голубыми глазами. Пьяный силился что-то сказать, но язык его заплетался, и он долго не мог выговорить ни одного слова. Наконец, тупо мотнул головой, и грубая, оскорбительная брань вырвалась из его плоской груди:
- А-а, морды! Опять одни г-глотаете. Деньги вам некуда девать. А ну, д-давайте и мне сто с прицепом! Чуете?
Горняки переглянулись и сделали вид, что они совершенно не замечают и не хотят замечать пьяного скандалиста. Но он не оставлял их в покое: продолжал грубить и выпрашивать "сто с прицепом", часто отплевываясь в сторону. Подошла официантка, круглая, с пухлыми розовыми щеками, энергичная, решительная. Она вежливо, но настойчиво попросила пьяного парня оставить буфет. Тот огрызнулся, неловко повернулся в ее сторону и, обозленно скрипнув зубами, проговорил хрипловато и нагло:
- А ну, Любка, у-уноси свой к-курдюк отсюда!
- Иди проспись, хам! - рассердилась официантка. - Добрые люди в таком виде дома сидят, а ты по поселку ползаешь, как осел измызганный. Посмотрел бы на себя в зеркало. Вырядился, как клоун. Ну, чего ты глаза-то на меня пялишь?
- Посмотреть хочу на тебя, краля!
- Только не твоими глазами на меня смотреть. Ты какой раз уже заходишь! Проезжим ребятам поесть не дал и теперь попрошайничаешь. Денег нет - не заходи!
- Не ругайся, Любаша, не ругайся! - примирительно хрипел пьяный. - Ты же у нас первая краса-вдовушка на шахте. Я бы не прочь поспать с тобой на перинке пуховой!
Глаза официантки сверкнули голубым огнем:
- На горбылях тебе спать, Гришка, и не дома, а в милиции. Ты уже не раз отсыпался там. А толку никакого. Оставь буфет, а то я снова милиционера позову.
- Ах, так! Пойдешь звать?
- Пойду!
И тут случилось то, что нередко случается с пьяными: потеряв равновесие, Гришка навалился на стол, который накренился, и все, что стояло на нем, полетело на пол. Недопитое пиво вылилось на брюки Степана. Ковальчук вскипел: его красное лицо, и без того пылающее, налилось кровью. Он быстро поднялся, подошел к пьяному, жилистой рукой схватил его за горло, гневно задышал в его потное лицо:
- Задушу, мерзавец!
- Оставь! - крикнул Михаил, отрывая руку Ковальчука от горла дебошира. - Это не дело. Пойдем-ка лучше отсюда.
- Обожди, Миша! - задыхался Степан. - Ты ведь знаешь, что он, как чума, всюду меня преследует. Я отучу его от хамства!
- Идем, говорю! - тянул Михаил товарища.
Они вышли и остановились возле ограды. Вечерний воздух, смешанный с запахом тополей и акаций, успокаивающе подействовал на них. Степан закурил и, держа в руке серебристый портсигар, машинально начал разглядывать брюки, на которых виднелись рыжие пятна пива. Он не успел даже затянуться синеватым дымком сигареты, как хулиган вывалился из буфета и, делая смешные зигзаги, направился к горнякам.
- А-а, в-вот ты какой! - рычал он, больно толкая в грудь Степана. Тебе с-сто с прицепом для шахтера жалко?
- Отстань, Федько! - повысил голос Степан. - Во хмелю ты, дурень, как тигр храбрый, а в лаве - как курица мокрая. Ты хоть бы послушал, что говорят о тебе на шахте.
- Пусть болтают! - зверел Федько. - А ты знаешь, теленок рыжий, что я два года обживаю твою Стефку? Знаешь?
- Врешь, подлец!
Сжав в руке портсигар, Ковальчук набросился на пьяного и, теряя рассудок, со всего плеча ударил его в голову. Тот, как подкошенный, повалился на землю. Тонкая струйка крови побежала по его виску на шею, на воротник клетчатой рубашки.
