— Ну, зайдём с двушки.
— Король!
— Напугал! На тебе король!
— А я так.
— Ещё на!
— А я козырем…
— А вот ещё король!
— А тузом? Тузов у тебя нету!
— Тузов нету… — Дима почесал голову, будто решал сложную проблему о жизни и смерти. Иван потянулся к картам: в отбой, да и дело с концом.
— Зато у меня есть двоечка! Козырная! — в этот самый момент выдал Дима, и Иван понуро сгрёб всё карточное добро к себе.
— Ну, дальше ясно, можно не доигрывать…
— Ясно так ясно… что, по новой?
— А то как же! Должен я в конце концов отыграться или нет?
Иван уже тасовал колоду — и вдруг снаружи громыхнуло, будто где-то далеко начиналась гроза. Тонко звякнули часы на стене: тинн… тинн… тинн… Дима привстал:
— Опля! — картинно развёл руками: — Ну, не повезло тебе! Не вовремя, братец, в дураках остался. Не твой день, видать, сегодня.
Иван бросил карты и едва слышно выматерился. Дима подошёл к креслу, отодвинул охотничью перевязь и вытащил на свет божий грязно-серый револьвер; протянул рукоятью вперёд:
— На, бери, не тяни волыну!
Иван сгрёб оружие, молча сунул в карман. Обогнув потрескавшийся деревянный стол, они прошли к выходу — два молодых парня: обоим не дашь и тридцати. В меру накачанные, но не до той крайности, когда тело превращается в гору мускулов. Дима — чуть покрепче, а его товарищ смотрелся более интеллигентно.
На улице стоял туман, в котором тонул и добротно срубленный бревенчатый домик с маленькими затаившимися оконцами, и пышно разросшиеся вокруг дикие яблони и вишни; Иван заметил мимоходом, что вишни скоро можно будет уже и собирать. Взгляды обоих упали на тускло мерцающую оранжевую линию, что проходила чуть дальше за их жилищем и отделяла его от… от… От чего бы там ни было — окружающий повсеместный туман не шёл ни в какое сравнение с густым непроглядным киселём по ту сторону границы; белым ничто, куда невозможно было проникнуть ни зрением, ни слухом, ни — уж тем более ногами.
Но вот ничто разверзлось и выпустило из себя тщедушную фигурку.
В этот раз была девушка. Маленькая, светленькая, с короткими кудрявыми волосами, она дрожала так, будто в своём воздушном платьице вышла прогуляться — и тут неожиданно случились заморозки. Но здесь холодно не было, отнюдь — а значит, заключил Иван, тряслась она лишь от страха. Мужчины подошли ближе — навстречу им прозвучало робкое:
— Здрас-сь-сь…
— И тебе приветик! — улыбнулся Дима. — Как зовут, красавица?
— Надя… — и добавила зачем-то: — Русская. Из Курова.
— Опля! — радостно воскликнул Дима. — Вань, землячка твоя, вишь?
Иван едва заметно дёрнулся.
— Надо же… — отозвался как-то без энтузиазма. Взял её ладошки в свои — они трепетали, как крылья пойманной голубки. Теперь он видел, что серые глаза пришелицы заплаканы. Спросил: — Ты где жила там? В Курове-то?
— В Лиховом… Новоспортивная, четырнадцать…
— А я почти в центре, на Пушкина… вот ведь как… Надь, а ты не знаешь, там скверик остался ещё? Ну, возле площади… где этот шпиль торчит…
— Да я помню… нету уже. Почти год уже нету, там какой-то торговый центр.
— Вот уроды, — пробормотал Иван вполголоса.
Девушка приникла к нему, тихонько всхлипывая, такая тоненькая и беззащитная; безумно хотелось обнять её, успокоить; согреть, в конце концов.
— Да не дрейфь ты, Надюх, чё там! — подбадривал Дима. — Всё будет путём! Меня, кстати, Димой зовут, а это Иван, нас пугаться нечего, мы тебя щас быстро в курс дела введём, а дальше ты и сама разберёшься, ничего хитрого…
— А сюда ты зачем? — спросил Иван.
Надя подняла на него глаза, и вдруг понесла скороговоркой — будто боялась: если остановится, договорить уже не сможет:
— А я сессию завалила. Математику. Она мне и не нужна, математика, чушь такая, но экзамен всё равно надо… А мама говорит: ты тупая бездарность, теперь ты это совсем доказала. И денег больше не получишь. Да и откуда денег, у них самих не хватает, куда на меня ещё? Я и так у них как камень на шее… А Вадик говорит: на фиг тебе институт? Личико, говорит, в порядок приведи — и зарабатывай… ну, натурой… Многие, говорит, так делают, и ничего. Светка, вон… А что мне Светка? Я её знать не хочу… теперь, когда поняла… Ну, вот, я и подумала… Если сюда — говорят, тут хорошо… реклама эта, хоть я в рекламу и не верю… И не мешать никому. Маме с папой легче. И никому никакого дела, что я бездарность. Только мне страшно было. Не потому, что больно. То есть, я думала, что будет больно — на самом деле нет, но мне казалось, что да… Но страшно не поэтому. А потому что возврата нет. Всё равно что как… как… — нужное слово вертелось на языке, но девушка не решалась произнести его вслух.
— Успокойся, малышка, как там говорят? Надежда умирает последней! выдал Дима, но в ответ она лишь замолкла и плотнее прижалась к Ивану. Он обхватил её крепко, рукой осторожно провёл по непричёсанным волосам; сказал тихо, в самое ухо:
— Не плачь… пожалуйста, прошу тебя! — и добавил мысленно: как бы не заплакать самому.
Но будто подействовало: Надя перестала дрожать и дышала уже ровнее. Иван молчал — чего тут говорить, слова были лишними; Дима, напротив, тараторил:
— Это не важно, что у тебя там было. Ты это забудь. Выкинь из головы, Надюх, и вперёд смотри! Здесь всё гораздо лучше и веселее! Здесь у тебя всё будет, чего только ни захочешь! А главное — никаких денег не надо! Вся эта ерунда в прошлом, вот так! Веришь? А не веришь, всё равно — скоро сама увидишь. Там дома такие — ого-го! Светятся все, разными цветами… И любой из них — твой! Вот сейчас пройдёшь по этой дорожке, вон туда, вишь? А там туман расступится, и… И новая жизнь, куда там старой! Что хочешь выбирай всё твоё! Вот такие дела, малышка!