МЫ ПАДАЕМ.
ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.
ДЕЛАЙ ЧТО ТЕБЕ ХОЧЕТСЯ.
ПАПА
(SMS-сообщение, посланное с борта самолета в Центральной Африке в апреле 2005)
15 декабря 2005
Писать дневники не в моем стиле, но все твердят, что это поможет, а спать я все равно не сплю, валяюсь и чувствую себя настолько злой, или несчастной, или не знаю какой, что готова заняться даже таким выморочным делом, как дневниковые записи, то-то порадуется один бородач в низине под нашей горой, в клинике, он уже полгода нудит, что я должна наконец собраться с духом и принять свое горе, и вот пожалуйста.
Меня достали все эти зануды, которые желают мне добра. Которые мне сочувствуют. Ну сколько можно?! Чтобы у каждого при взгляде на меня появлялась на физиономии эта гримаса: «Ах, бедная крошка»? Меня уже тошнит от нее, чем дальше, тем больше. Да, меня жалко, но это все ж таки моя проблема, правда ведь? Если я буду «бедной крошкой» сутки напролет, то свихнусь на фиг. Можно подумать, у всех остальных не случается никаких бед и печалей. Можно подумать, одна я такая на белом свете — потеряла всю семью.
Фрёкен Мейер всегда была мегерой, но когда я осталась одна, ее будто подменили, теперь у нее нет слов, чтобы выразить, насколько это нестрашно, — что я опять не сделала уроков, прям хоть проси ее снова омегериться, только ведь не скажешь такое человеку, Констанция тоже бедная, вообще не знает, с какого боку ко мне подступиться. Позавчера кончилось тем, что мне пришлось послать ее в задницу вместе с ее разлюбезными лошадками. Мы возвращались из нашей Христианской гимназии на метро, и на подъезде к Бессерюд она схватила мои руки и чуть не плача стала умолять съездить с ней в Сёркедален покататься на лошадях. Вообще-то она уже несколько месяцев зазывала меня туда, потому что верховая езда исцеляет практически все на свете, по словам Констанции, едва я плюхнусь в седло, мне станет совершенно по фигу, скольких родных я потеряла и как это случилось, потому что лошадь, ее тепло и мощь, ее круп и прочие части тела (список прилагается) немедленно излечат меня и вернут к жизни, я, конечно, спросила, как часто лошадки проваливаются под лед на пруду Бугстадванн и тонут — прям вместе с седоком, Констанция затараторила, что такого ни разу не случалось, и я конечно же спросила, чего ради мне тогда переться в такую даль, а она посмотрела на меня своими ланьими глазами с жалостью, в ответ я посмотрела на нее своими ланьими, с еще более глубокой жалостью, короче, мы долго таращились друг на дружку, как две горюющие лани, каждой из которых бесконечно-пребесконечно жаль подругу, потом Констанция наконец просекла, что я издеваюсь, и выскочила из вагона, ну а я вдогонку предложила ей пойти в то самое место, вот, а вчера я на школу забила, так что теперь Констанция наверняка дергается, думает, что мы в ссоре, только меня это не колышет, вот, хотя я все же в состоянии понять, что это довольно фигово, ну то, что меня это не колышет.
17 декабря
Я снова что-то такое пишу… Зачем пишу, сама не знаю, да и зачем знать. Я заметила, что мне теперь вообще плевать, почему то, почему это, отчего… Я просто фиксирую факты. Самолеты падают. И какая разница почему. Но писать действительно почему-то оказалось очень приятно, хотя мне неохота признавать правоту бородатого психогейра. Он считает себя крупным боссом, он уверен, что знает, что творится в голове у тех, кому тяжко, он ни капли не сомневается, что сумеет вернуть их к «относительно нормальной жизни», как он выражается. Поэтому недели две назад я спросила, доводилось ли ему самому терять в авиакатастрофе всю семью. Нет, не доводилось. Ну и с какой стати он так уверен, что понимает, каково мне сейчас, полюбопытствовала я. И он сказал, что у него большой опыт, он учился в Норвегии и за рубежом, работал с десятками людей, оказавшихся в моей ситуации, после чего я предложила ему пойти на фиг, а он сердечно и снисходительно улыбнулся в свою бороду и сумел-таки несмотря ни на что опять оказаться симпатягой, вот что самое противное. Он никогда не говорит, что он прав, но каждый раз, бывая у него, я это чувствую, вся проблема в моем настрое, но это уж извините, многие ли могут похвастаться расчудесным настроем всего через несколько месяцев после того, как вся их семья погибла в авиакатастрофе, в Африке, а тут еще Рождество на носу, будь оно неладно. Мое первое Рождество в одиночестве — в этом огромном, пустом доме. Я получила не меньше пятнадцати приглашений на праздник, меня зазывают все мои дядюшки и тетушки, друзья родителей и родители моих друзей, но я всем вру одно и то же: говорю, что уже обещала Констанции встречать Рождество у нее дома. А ее маме наплела, что иду к Тронду с Биттен. Ну и умница, обрадовалась она, лишь бы я в праздник не куковала одна. Ну откуда в людях столько дерьма? А то они не знают, что рядом с ними жуть сколько народу встречает Рождество в одиночестве? И какое оно имеет отношение ко мне, это их Рождество? Все равно я не собираюсь заживаться на этом свете. Впрочем, я еще ничего не решила. Разберемся постепенно.
20 декабря
Сейчас сидела у большого окна, и мне вспомнился разговор между Томом и папой, подслушанный мной однажды. Я лежала на диване, и они думали, что я сплю. Это было в период Ренаты-керамистки, Том тогда играл в рок-группе и собирался быть писателем или вольным художником со всеми вытекающими. В частности, он решил бросить Христианскую гимназию. Папа пригласил его «потолковать», а я слушала и улыбалась про себя. Я была целиком на папиной стороне. Как всегда. Папа держался совершенно спокойно, он говорил, что люди нашего круга заняты серьезным делом, им некогда бренчать на гитаре, богемничать и строить из себя так называемых
