Хранители домашнего очага
Страна моя, Эстония… Сначала о земле или, если хотите, о хлебе, что, в общем, одно и то же. Писать об эстонской земле сложно, потому что Эстония — сугубо «морская» республика. Протяженность ее береговых линий, включая бесчисленные острова, около трех с лишним тысяч километров. Существует даже поговорка, что эстонец приходит в мир не то с удочкой, не то с веслами. И все-таки сначала о земле. Она — колыбель нации. Куда и на чем бы ни плавал эстонец, в конце концов он вернется сюда, на свою землю, и все то, о чем ему мечталось на море, он создаст здесь, на земле. Но море тоже не уйдет насовсем из его жизни, и, может, потому в каждом эстонском домике у входа красуется совершенно круглое, как иллюминатор, окошко, а сами дома ухожены и убраны, как ухожены и убраны обычно только корабли.
Итак, стало быть, о земле. По иронии судьбы эта горячо любимая эстонцами земля, если подойти к ней без символов и высокой поэзии, на редкость скупа и сурова. Небольшие просветы в хвойно-лиственном мелколесье скрывают в своей заболоченной почве одни камни, да глину, да невыкорчеванные пни. Эстонские крестьяне, очистив эти участки семь или восемь веков тому назад, до сих пор копаются в них. И сегодня они так же, как и их далекие предки, носят камни на себе, выкорчевывают пни, так что в эстонском понимании крестьянин означает не столько «человек, обрабатывающий землю», сколько «человек, выкорчевывающий пни да осушающий болота».
И тем не менее она очень красива, эта эстонская земля. Зелень не такая темная, как на юге, но более сочная и обильная. Природа раскрепощена, сыта и достойна. Это, разумеется, достигнуто не без человеческого труда, но труд этот так упрятан, что его почти не видно. В природе очень важно сохранить чувство разумного равновесия, чувство естественной гармонии — эстонцы это отлично понимают. Две березки посреди небольшой пшеничной поляны — это может быть хорошо, но может быть и плохо. Зависит, как на это посмотреть. Хорошо, может быть, потому, что красиво, гармонично. Плохо потому, что трудно механизировать работы на столь малом участке да еще с двумя березками посредине. Эстонцы предпочитают куролесить на тракторе, убирать вручную, но две березки посреди поляны у них стояли пятьсот лет тому назад, стоят они и сегодня.
Реки, озера, опять жиденькие леса, а внутри их небольшие просветы обработанных земель. На каждом из таких участков высится памятник мужественным хлеборобам — высокая гора валунов. На одних землях эти курганы заросли чертополохом, в других местах камни еще свежи, со следами спекшейся глины на них. Но камни и пни — это еще полгоря. Страшнее для эстонского колхозника болота — излишняя увлажненность почвы. Нет такого участка в Эстонии, по которому бы не бежали глубокие, в человеческий рост, канавы, и с ранней весны до поздней осени эти траншеи наполовину заполнены водой. А тракторы урчат на полях днем и ночью, прорывая новые или прочищая старые канавы.
Камни, болота, пни — в конечном счете начинаешь спрашивать себя: а не слишком ли дорого платит эстонец за те скудные дары, которые он получает от своей земли? Да ведь как сказать! Хлеб насущный, он насущный и есть, и тут уж неважно, во что он обходится. Человека должна прокормить земля, на которой он живет, — это старинный союз, заключенный нашими предками с землей, на которой они осели, и этот союз должен быть для нас свят. Хотя трезвый и рассудительный эстонец не хочет забыть, во что ему обходится хлеб насущный. Во многих булочных красуется на стенах выжженный по дереву или отчеканенный на пластинке металла образ крестьянина, взвалившего себе на плечи огромный валун. Есть много мудрости в том, как исполнен и где висит этот символ. И неудивительно, что эстонец никогда не отрежет себе больший кусок хлеба, чем ему нужно, и сколько я ни ездил по республике, нигде не видел, чтобы в местах общественного питания на столах оставался недоеденный хлеб.
В этом целомудренном отношении к хлебу насущному есть нечто глубоко нравственное. Этим эстонец живет, на этом он воспитывает своих детей, и должен сказать, что здесь на редкость трудолюбивая и вдумчивая детвора. Они помощники в доме, помощники в поле. Дети самых обеспеченных семейств уходят летом на сезонные работы. Каждый подросток знает, сколько он примерно заработает за лето и на что употребит свой заработок. Подростки красуются в кофточках, купленных на собственные деньги, катаются на собственных велосипедах, гоняют на лугу купленный в складчину мяч. И, думается мне, ничто не может развить в подростке чувство независимости и самостоятельности больше, чем эти летние недели, проведенные на работах вместе со взрослыми.
Я долго высматривал на улицах эстонских городов милую всем нам картину — воспитание своего ребенка на глазах честного народа. За месяц я не видел ни одного публичного отчитывания, точно эстонцы всему научили своих малышей еще в пеленках. Правда, не нужно упускать из виду, что эстонцы по природе своей на редкость молчаливы. Они молчат дома, в кругу семьи, молчат на работе, молчат в дороге, но, поскольку живому человеку столь долгое молчание в конце концов становится невмоготу, они собираются по вечерам в кафе, каких здесь великое множество. По вечерам в эстонских кафе стоит ни с чем не сравнимый шум и гам, а к полуночи все стихает.
