«Er wirft ihr den Handschuh ins Gesicht
Den Dank, Dame, begehr ich nicht» >1
И вот я здесь. Тяжелая, горячая волна крови, что секунду назад билась в виски, внезапно отхлынула, и теперь я, должно быть, очень бледен и спокоен на вид. Я и в самом деле спокоен, ибо взгляду моему надлежит теперь быть ясным и необычайно зорким. Две секунды предстоит поделить на три части: войти в круг, медленно и уверенно, чуть левее первого барса и поближе ко льву — потом наклониться плавно и естественно, двумя пальцами поднять перчатку — потом повернуться и точно таким же шагом — о, это самое важное! — точно таким же шагом вернуться к решетке.
Я вижу, я совершенно уверен, что они не тронут меня. Желтая косматая, грязная львиная голова совсем близко: глаза прищурены и гноятся, рыжая морда вся в морщинах. Я мог бы, не сходя с места, пересчитать волоски в его усах. Большой, грузный зверь с тяжелым запахом. Он голоден, о, как он голоден и несчастен — бедный, бедный изголодавшийся лев! Он изучает меня. Если один-единственный шаг мой окажется быстрее предыдущего, если я повернусь на секунду раньше, чем надо, если на волос промахнется рука или веко дрогнет не более заметно, чем взмах комариного крыла, — он бросится на меня со стремительностью разжавшейся пружины и мгновенно раскрошит мне череп. Но ведь я понимаю это. Бедный, глупый, глупый лев!
Я понимаю это. Медленно и спокойно поднимаю я перчатку, и распрямиться надо так же спокойно, не отрывая глаз от песка арены. Черная кожаная перчатка, на трех пуговицах. Перчатка, я тебя знаю. Сейчас, когда я выпрямлюсь, твой аромат ударит мне в нос; я знаю этот запах! Coeur de Janette. Это надо запомнить.
Теперь я стою спиной ко второму барсу, и он смотрит на меня. Идти придется еще медленнее: мягко, бесшумно и едва заметно шевельнулась бархатная лапа, сверкнули агатовые когти. Одного лишь желаю я сейчас: этой смертельно-черной тишины вокруг… если не вырвется вопль из ужасом перекошенного рта юной каталонки, что сидит в пятой ложе второго яруса… если я не споткнусь о маленький бугорок, попавший под ногу, а его величество не выронит бархатную кисть, судорожно зажатую в руке… тогда секунду спустя я буду у решетки.
Медленно и спокойно поднимаюсь по лестнице. Безумные крики, суматоха со всех сторон. Надо дать им понять, как я спокоен. Что это? Во мне — тишина. Кажется, я перестал дышать и не вздохну уже никогда — как хорошо. Это — покой. Это — умиротворение. И это теперь навсегда.
А они все орут со всех сторон. Я вижу разверстые влажные рты, похожие на могилы, вижу руки, молотящие воздух, но не слышу ни слова. Кровь снова прилила к щекам, и это хорошо. Мой путь лежит к ложам второго яруса, какой долгий путь. В руке моей зажата перчатка, и волшебный аромат Coeur de Janette сквозь толщу безумных воплей мягкими, грустными волнами приливает к моему сердцу. Там, наверху, в центре пестрого, извивающегося клубка, ждет меня женщина с пылающим лицом и полуоткрытыми губами — я несу ей перчатку.
Я несу ей перчатку. От нее исходит тот же аромат, что от этой перчатки — о, Coeur de Janette, как ты нежен, как сладок! Тем же ароматом веяло от ее груди, так пахли ее глаза в томительном полумраке комнат. Что же мне делать теперь? Пасть на колени пред нею, целуя край черного платья и рыдать, не замечая пестрой и глупой толпы, словно мы одни в целом свете? Или молча протянуть ей тебя, черная перчатка, черное знамя, а потом вернуться в клетку к барсам и лечь… Поцеловать ли руку, обронившую перчатку, как я целовал ее, когда мы сидели вдвоем в полумраке ложи… давно… бесконечно давно… вчера. Нежную, душистую руку, ласковую руку, нежные, душистые колени, дивные колени. О, скука! О, тишина! Как все это теперь далеко. Откуда я пришел?
Она хотела меня убить. Я знал об этом давно, и это смешило меня. Она могла бы убить меня своею любовью, могла задушить, сомкнув колени на моем горле. Но не того ей было нужно; она хотела видеть, как звери терзают и рвут на куски мое мясо, как вываливаются внутренности; она смотрела бы на это, и легкая дрожь пробегала бы по коварному, ядовитому телу… по бедрам… какое зрелище… она упала бы на мой кровавый, растерзанный труп, обняла его и рыдала, и кричала, кричала бы как безумная, что я погиб ради нее… О, мерзость! О, скука!
Но что это? Откуда-то доносится музыка. Я все еще не у цели. Да-да, она сжимала бы в объятиях мое окровавленное тело, то самое тело, которое отталкивала с игривым смехом, пока оно было живым. Она хотела меня убить. Она хотела запустить свои беспокойные, хищные руки в мою судьбу. В мою судьбу, чей голос звучит сейчас надо мною, подобно музыке дальнего прибоя. Глупое создание, никто. Женщина.
Глупое, судорожное тело. Глупые, судорожные страсти. Глупое создание. Я поднимаюсь из глубины бесконечного покоя, от порога неизвестности, от неведомых вод — а она ждет меня в ложе со своими судорожными страстями, протянув ко мне куцые ручки. Она хочет поцеловать меня. Обвить меня руками. Обвить меня ногами. Она хочет быть нежной и опалить меня своим жутким, удушливым жаром — меня, вернувшегося из ледяных лабиринтов немого Покоя. Женщина. Демоническая, опасная женщина! Смешно.
