Ирина Л. Ясиновская
МЕНЕСТРЕЛЬ
Нику-Менестрелю
Я ненавижу выходные и праздники, когда я сижу дома и, от скуки и одиночества, начинаю слоняться из угла в угол, пинать кота и натыкаться на двери. В такие дни память моя союзница и мой враг. Я пытаюсь сбежать, но — вот беда! — некуда. Тогда мне становится страшно.
Однажды я сбежала от себя на Квадрат, и это был единственный день и единственная ночь, когда мне это удалось. Тогда я впервые оказалась не столь чудовищно одинока. Я встретила Менестреля.
Мы познакомились с ним за несколько лет до этого дня, тоже ранней весной, когда тепло только начинает свою бесполезную борьбу с Ледяными Зеркалами.
Менестрель приехал в наш город, как и тогда, всего лишь на несколько дней, и мне посчастливилось с ним столкнуться. Он стоял у гранитного парапета Набережной и смотрел на уже открытую у порта воду Волги. Вода была ощутимо холодной и невероятно темной, хотя был день. Ледяной ветер трепал длинные светлые волосы Менестреля, и он казался выходцем из чужого и неизвестного времени.
Он был одет в свое неизменное черное пальто, за спиной у него висела гитара в джинсовом и ужасно потрепанном кофре, а на земле лежал старый кожаный рюкзак. Я узнала Менестреля не сразу, но потом, когда он достал из кармана блокнот и стал что-то торопливо в нем рисовать, сомнений у меня не осталось.
— Николай? — мне хотелось заорать от радости и повиснуть у него на шее, но хватило меня только на этот вежливый вопрос.
— О, привет! — он радостно улыбнулся и в его невероятно ярких зеленых глазах заплясали веселые чертики. — Как твои дела?
— Отлично, — я встала рядом с ним и тоже взглянула на воду. — Ты меня помнишь?
— Конечно, — Менестрель спрятал блокнот в карман и закурил. — Мы с тобой познакомились всего лишь в трех метрах от этого места. Ты стояла, курила и кидала в воду мелкие монетки. Рядом с тобой на парапете стояла бутылка вина и лежала желтая роза…
— Да, наверное, — я улыбнулась. — Только это была не роза, а…
— Какая разница! — он взмахнул руками и засмеялся. — Я хочу, чтобы это была желтая роза, а не Бальмонт! Значит, так оно все и было! Ты ведь любишь желтые розы?
— Да, — я улыбнулась. — Значит, действительно помнишь…
— А как же! Ты что сегодня делаешь?
— Бегаю.
— Как и тогда. Странно, — он пожал плечами. — Тогда составь компанию. Я хочу немного побродить по вашему городу.
И мы отправились бродить по нашему городу.
Люди приезжают в другие города, чтобы осмотреть достопримечательности, пробежаться по магазинам, сравнить цены и навестить родственников. Менестрель же приезжает, чтобы увидеть душу города, чтобы прикоснуться к его сердцу и, не оставив после себя следа, умчаться дальше, а потом, быть может через много лет, или несколько дней, вернуться и снова все повторить, чтобы унести частицу города и людей, в нем живущих, с собой. Вот и частицу меня, моей души и сердца он унес навеки.
Мы бродили по улицам. Накрапывал мелкий дождь и люди, подняв воротники, торопились спрятаться в теплых домах, а мы все бродили и бродили. Мы мало говорили, ибо это не было нужно. Мы просто смотрели, и я снова увидела город, в котором живу столько лет. Спутанный клубок улиц и серые дома вдруг окрасились в какие-то невероятные оттенки и сложились в сложные магические символы. Город ожил и ухмыльнулся.
— Вот так, — сказала я, глядя на памятник кому-то. — Это же…
— Тихо! — Менестрель дернул меня за рукав и строго покачал головой. — Нельзя говорить его имя! Иначе он обидится!
И я промолчала.
Когда стемнело, мы вернулись на Квадрат и снова спустились к Волге. Некогда великая река текла тихим ручейком.
— Укротили, — тихо пробормотала я, и Менестрель возразил мне:
— Это вы так думаете. Просто она спит, но берегитесь, если она проснется!..
Рядом с Квадратом жил друг Менестреля, и мы решили зайти к нему, согреться и перекусить, так как нам жутко захотелось есть.
— Николай? — изумился Толька, когда открыл дверь. — Ты вовремя. У меня тут небольшая компания и тебе будут рады.
Мы вошли в темную, прокуренную и холодную комнату. Горели свечи, играл скверный магнитофон и, прямо на полу, сидели трое. Я их всех знала очень давно и была весьма рада их видеть. Они тоже, казалось, обрадовались, что мы зашли.
— Никки, — Юрка налил нам по штрафной и протянул пачку сигарет. — Ты нам сегодня споешь?
— А как же! — Менестрель опрокинул рюмку и даже не закусил. — У меня жизнь такая…
Было темно, горели свечи, дым сигарет закутал мир в таинственную кисею. Сашка с Толькой заперлись на кухне и о чем-то разговаривали. Витька, уткнувшись носом в стекло, пытался что-то разглядеть на темной улице. Юрка вытянулся на полу во весь рост и тихо подпевал Янке.
…Пока не вспомнит рука,
Дрожит кастет у виска,
Я у дверного глазка,
Под каблуком потолка…
— И шли они, словно на смерть, хотя им была уготована жизнь, — вдруг проговорил Менестрель.
— Ага, — Витька оторвался от окна и сел на пол между двумя свечами. — И летим мы, летим куда-то… А потом — бац! — в гранитную скалу и, с разбитой черепушкой, на дно колодца…
— Ну почему же, — Менестрель закурил и прислонился спиной к холодной стене. — Может быть все не так. Не летим мы, а ползем. И вот тут на пути гранитная скала — и не вползти на нее. И находится один, который вдруг понимает, что у него крылья есть. Взлетает он, значит, а снизу вдруг — бац! — выстрел. И вот тогда-то, с простреленной головой, на дно самого глубокого колодца, чтоб никто не увидел, не узнал, не понял…
