Менестрель. Вперед, Менестрель! - [2]

— Банальности говорите, Никки, банальности, — подал голос Юрка. — Как же это вы, а, Менестрель?

— Вся моя жизнь — банальность, — Менестрель покачал головой. — Менестрель дешевых баров и грязных дорог. Что я могу видеть, кроме банальности и пошлости нашей… моей жизни?

— Раньше ты так не говорил, — Витька покачал головой. — Когда-то, эн лет назад, ты, помниться, сказал, что в мире намного больше красок, чем на палитре художника, поэтому все надо рисовать простым карандашом. Ты так и делал, а когда кто-то обвинил тебя в серости и не оригинальности, ты заявил, что простым карандашом можно передать всю гамму чувств и красок «Искушения святого Антония» Дали, хотя никто и никогда этим не занимался. Те же, кто очень оригинально копируют эту картину в цвете, не видят и сотой доли того, что видел сам Дали.

— Было дело, — Менестрель улыбнулся. — Я и не отказываюсь от этого утверждения. Просто сейчас мы говорили несколько не о том. А что до Дали простым карандашом, то это всего лишь образ, метафора. Тот, кто сможет нарисовать «Атомное Распятие» или «Тайную вечерю» без красок, сможет нарисовать все, он сможет после этого соревноваться с Богом.

— А сам Дали? — Юрка приподнялся на локте и посмотрел на Менестреля. Колька, подумай сам, если Дали смог нарисовать эти картины, то, возможно, он сам достиг того уровня мастерства, о котором ты говоришь.

— Нет, Дали не смог его достичь. Никто из сюрреалистов, кубистов, авангардистов, маринистов и прочих — истов не добрался до этой планки, Менестрель задумчиво разливал водку по рюмкам. — Они все сами по себе и никто из них не мог быть всеми этими — истами сразу. Те же, кто могли, те не умели рисовать совершенно. Как мог Эшер написать «Утро в лесу», а Айвазовский «Девочку на шаре»? Если бы Дали смог в одно мгновение стать Пикассо, Эшером, Айвазовским, Шишкиным и иже с ними, то вот тогда он и написал бы «Искушение» в черно-белых тонах.

— Не стал бы он его писать, — решила я встрять в беседу, и Менестрель почему-то удивленно на меня посмотрел. — Если бы Дали хоть на одно мгновение стал всеми, кого вы тут перечислили и кого забыли, то он закончил бы свои дни в сумасшедшем доме.

— Это еще почему? — Юрка снова улегся на пол.

— Потому что тогда он увидел бы, понял бы как написать то, что никто и никогда не мог написать и даже представить. Он узнал бы как выглядит истина, а потом… — я помолчала, закуривая. — Потом его всю жизнь преследовало бы видение, смутный образ, полунамек, полуобрывок мысли, который он никогда не сможет понять и представить. Он сошел бы с ума.

— Ну-у-у… — Витька снова встал и вернулся к окну. — Такой разговор испортила…

— Так уж и испортила? — я на секунду почувствовала подкатывающую к горлу злость.

— Да, — Витька уставился на звезды, словно они что-то ему нашептывали. Хотя какая разница?

Мы замолчали. Кассета закончилась, и Юрка поставил другую. Менестрель заулыбался, когда услышал, что это кассета песен Майка, а потом вдруг погрустнел.

— Вот и его нет с нами, — он поднял рюмку и выпил. — Черт, так хотел с ним познакомиться, но, вот, не успел.

— Жаль, — равнодушно отозвался от окна Витька.

Так мы и сидели. Было темно, хоть и горели свечи. Было накурено и душно, но мы этого не замечали…

Я ушла ровно в полночь. Менестрель взялся меня проводить. Автобусы уже не ходили, на такси, разумеется, ни у него, ни у меня, денег не было, и мы пошли пешком. Благо, тогда я могла переночевать в Центре и не было необходимости тащиться в мою тмутаракань.

Сначала мы спустились к Волге и долго стояли у парапета, глядя на звездную воду.

— Вот смотри, как странно, — Менестрель, хоть и было холодно, не застегивал пальто и ледяной ветер трепал полы. — Днем было дождливо, а сейчас — звезды.

— Да… — я взглянула на небо и зажмурилась от страха перед его простором. Ты знаешь, Никки, я сейчас подумала о том, что вся моя жизнь — это безумная гонка на мотоцикле по мокрой асфальтовой трассе в новолунье, без шлема и с выключенными фарами. Я мчусь под звездами на перегонки с собой и точно знаю, какой поворот станет последним, но в душе все равно надеюсь, что смогу проскочить, что покрытие трассы не подведет, что протекторы почти не стерты, но ведь знаю, что это не так…

— Странно, — Менестрель потянул меня прочь от Волги, обратно в чрево города. — Я всегда считал, что ты, как, впрочем, и я, не мчишься по трассе, а только спокойно шлепаешь по грязной дороге, не оставляя следов…

— Это ты-то не оставляешь следов? — я невесело рассмеялась. — После тебя все равно останутся песни, имя, листы блокнота с портретами незнакомых людей и неясными пейзажами, а я… Я уйду, как вода в песок и след высушит солнце.

— Да, возможно, — он обнял меня за плечи. — Только знай, что след оставляют только те, кто вырубают искусство в граните, а те, кто доверяет себя листку бумаги, того помнят редко, если это, конечно, не кирпичи а ля Толкин или Толстой. Их будут помнить долго и, наверное, по праву. А мы с тобой уйдем по грязной дороге, с гитарой за спиной и шпагой на боку. Мы просто уйдем. Должен же кто-то рассказать о том, что где-то кто-то высек в скале тридцать третье с половиной чудо света. Нам все равно не поверят, но…