- Ты слишком много читаешь, это настораживает. Нет, ты читай, конечно: "чтение - вот лучшее учение", а "печать - самое острое оружие нашей партии", но все-таки, наряду с почтением, это немного раздражает…
В студенческие годы, на первых курсах особенно, я был удобной мишенью для таких его стрел, я сам подставлялся. Принуждал себя читать не то, что любил, а именно новое. И важно, чтобы это не развлекаловкой было, а непременно фундаментальным, мировозрренческим; даже и в сугубо философское чтение я погружался. Эти тексты, да еще на немецком, грозили отобрать потенцию у молодого Б.Пастернака; после-то он сквитался с ними - написал, что неестественно такое чтение, примерно как поедание хрена в качестве самостоятельного блюда! Теперь-то и я так думаю, но тогда… Я именно эссенций хотел - на иное, казалось, нет времени. У друга же моего можно было застать раскрытыми чаще всего "Севастопольские рассказы", "Капитанскую дочку", "Хаджи Мурата"…
"Это он доучивается, наверстывает: вовремя ему не дали, - соображал я, если пытался представить себе то, чем наполнены были разделявшие нас 12 лет, на которые я был моложе.
Вот именно: если пытался… Надо сознаться, что в это его прошлое почему-то не хотелось углубляться, вдумываться, о нем боязно было расспрашивать. Что это? - спрашиваю я себя сейчас. - Самосохранение? Боязнь за свой душевной покой? Не только. Могло обнаружиться, что я не имел права писать никаких пьес на тогдашнем уровне зрелости, при таком знании жизни, каким располагал после средней школы… А я дерзал - и первую пьесу мою, тогда же написанную и отданную в театр, почему-то поставили - и он видел спектакль! Наверняка со смешанными чувствами смотрел и с усмешкой: чем меньше, оказывается, знаешь про жизнь, чем наивнее идеальничаешь, тем легче достичь успеха в советском искусстве… Думаю, давал мой дебют поводы к этому умозаключению. В пьесе была искренность, но почти без приложения материальной части! Ее заменяли стихи пылкого автора, чьи амбиции тяготели к поэзии больше, чем к драматургии. Время было поэтическое - начало 60-х…
Так вот, о круге чтения: авторы законченных философских систем были моему другу подозрительны и чем-то неприятны. Все, кроме толстовской, - эта казалась чем-то трогательной ему, он сам ее смягчал, оставляя незамкнутой, выше ценя там искания и намерения, чем гвозди готовых постулатов; а почему Толстому такие поблажки - о том речь впереди.
Вообще же моего друга раздражали претензии на интеллектуальную власть, а власть - неважно, какая - утомила его достаточно. Казалось, ему проще сочинить свой собственный экзистенциализм, чем прочитать, например, трактат месье Ж.-П. Сартра по этике. Теперь я не сомневаюсь: в кустарной философии моего друга вы чувствовали бы себя лучше, чем в сартровской. Свободнее - и от властей, и от приступов отчаяния, которые нет-нет, а случаются со всяким. Скептическая и добрая, она будет сшита на вас, эта философия. Если, конечно, вы не пьянеете от схоластики. Если вы не пижон. Если человечность (со строчной буквы) интереснее вам, чем горделиво выводимая с прописной Бесконечность с ее черными дырами…
Вот кстати: человек - звучит это гордо или не звучит? У моего друга это был первый вопрос его человековедческих тестов. Неслучайно: ведь с конца 50-х неоромантизм рос в цене, молодежь присягала Алым парусам Александра Грина, пела взахлеб "Бригантину" и верила Андрею Вознесенскому, что пожар в Архитектурном институте символизирует что-то хорошее, новенькое. Всю скверну предполагалось спалить - и зажить чисто-чисто, вольно-вольно. Так что сам скепсис вопроса - гордо ли звучит человек - требовал отпора!
- Да, - отвечали вы, ибо воинствующим гуманистом считали себя и не жаловались на свое пищеварение. Да, в общем-то звучит гордо… - ибо вы только что прочли Сент-Экзюпери, да и вообще книги научили вас любить гениев и героев; думали вы о них не то, чтобы примазываяь, а как-то деля с молодой щедростью их славу на всех, - так что ломтик перепадал и вам лично, авансом пока. Да, гордо, - ибо накануне вы объявили, что с понедельника бросаете курить и, чтобы не размагничиваться загодя, вам нужно, черт возьми, думать так! Или ночью вы на ура и еще на бис проявили себя в постели с женщиной, а утром, победив кисляйство и лень, проделали почти весь комплекс гантельной гимнастики по книжке "Мы - мужчины"…
А школьное ваше сочинение держалось как раз на той гордой горьковской цитате. (Было начисто забыто, что слова эти говорятся в пьесе "На дне" персонажем, который по роду занятий - карточный шулер; он, возможно, упражнялся в краснобайстве, в искусстве охмурения точно так же, как прежде тренировал пальцы - и примерно в тех же целях… (Учитель не включал в характеристику персонажа этого "компромата", убийственного для красивых его фраз! И для этой, обсуждаемой тут. И для фразы насчет жалости - будто она унижает человека…) Все это так давно ставилось в эпиграфы, так хорошо и привычно писалось плакатным пером - за подписью самого М.Горького, разумеется, - для украшения классов, "ленинских комнат" в казармах, КВЧ в лагерях… В сочинении героические примеры так и теснились, сами напрашивась под летящее ваше перо, и "пятерка"за ту работу перешагнула в аттестат зрелости… И после этого человек не звучит гордо?