Мемуары - [4]

И десять раз из десяти бывал прав. Моськи и шарики не облаивают такую махину без особой натаски, без спецкоманды; это и понималось, прочитывалось отчетливо, когда свою миниатюрную руку Камильчик убирал…

Не мешало бы на все времена запомнить: наскоки на великого Льва - прелюдия опасного свинства.

4.

Писательство - профессия, в общем-то, работающая на природный эгоцентризм: очень уж мышцы самолюбия постоянно напряжены. Среди нас уникальны люди с призванием разогревать чужой талант, лелеять его и проталкивать вперед. Быть бескорыстным импресарио чужого таланта. Это даже не всем понятно в нынешнюю эпоху: с какой это стати Икс трубит о незаурядности Игрека? Из одной мафии, что ли?

В нашем институте было литобъединение по имени "Родник"; руководить им доверили доценту Залесскому. Он возглавлял кафедру советской литературы - кому же еще пестовать молодые, так сказать, побеги этой литературы? Но нужно отдать ему справедливость: вполне бездарно общался с нами доцент. При нем инакомыслие студентов вынуждено было шутовски притворяться наивностью, плохой осведомленностью, а после его Ц У - оно и вовсе набирало в рот воды. Втройне это должно было относиться к Камилу, вчерашнему ссыльному из города Джамбула. И ведь не было за его плечами нормальной средней школы - "ремеслуха" была, а сразу за ней - университеты Гулага. Если бы не те умницы и эрудиты из числа зэков, которое трогательно пеклись об его просвещении, нельзя было бы и помыслить о филологическом факультете. Но там ему подсовывали случайно не изъятый тюремщиками роман "Боги жаждут" и с голоса, без имени автора, предлагали заучивать стихи Николая Гумилева, а как методически правильно разбирается "Муму" или что такое суффиксы - этому Гулагпросвет не учил же!

Сейчас мне надо как бы отмотать пленку назад, чтобы для читателя тот случай не перескочил в другое время: Камил - еще не признанный лидер нашего кружка, на Хемингуэя он еще не замахивается… Больше того: он внутренне съеживается, когда столичные студенты роняют такие словечки, как "имажинизм" или "контрапункт". Тот же экзистенциализм, уже помянутый, нелегально входил в моду тогда, и кто-то хвастал способностью выговорить его не запнувшись. Подобно чеховскому герою из "Учителя словесности" Камилу казалось позором, что он - единственный и последний в своей среде, кто не читал "Гамбургскую драматургию" Лессинга; скоро он убедится, чудак, что не читало большинство, а читавшее меньшинство не поняло, что никакой Лессинг роли тут не играет… Но пока - томят его ущербные комплексы, - так вот, дело было именно тогда.

Собрался на чтения и разборы собственной продукции наш "Родник". С моей точки зрения, руководящий доцент всегда бубнил примерно одно и то же; но в тот день он как-то особенно противно, с повадкой Прокруста или гробовщика, прикладывал свою соцреалистическую рулетку к нежным и горьким стихам Олега Чухонцева, к такому рассказу Володи Войновича, который не стыдно печатать и теперь. Выходило, что самое пленительное, самое живое у них - оно-то как раз и непригодно! И Камил не смог вынести этого. Он встал. Он смотрел на главу кафедры, которому суждено еще не раз принимать у нас экзамены, и об являл ему совершенно непримиримо: на самом деле, М.П., непригодны вы… да-да, именно вы-то и непригодны… слухом и чутьем к искусству природа обделила вас…

Ручаюсь, что дословно было произнесено следующее:

- Если вы ничего, ну совсем ничего не понимаете, - так уйдите лучше отсюда! Мы разберемся сами!

Красные щеки, шею и нос доцент имел постоянно, но тут он сделался сиреневым. И у него пропал голос! Буквально: открывает щука рот, да не слышно, что поет. Ему просто ничего другого не оставалось, как выполнить наглейшее требование, когда-либо обращенное к нему студентом; из аудитории он ушел вон, а на его место перебрался и стал вести занятия - текущее и все последующие - Камил Икрамов.

Как это он забыл, что его лишь недавно расконвоировали? Как это он смог расконвоировать так мозг и душу, как не смели мы, девственные в Гулаговском смысле? Может, их он ухитрялся свободными иметь их всегда? Но каким образом?

Спросят непременно: ну и что потом? Вернулся к сиреневому доценту голос? отомстил он на экзаменах? Представьте, нет. Навсегда как-то оробел. Вынес тот случай за скобки, вместе с оплеванным самолюбием, будто ничего и не было. А к странному студенту сохранил опасливую почтительность: иррациональный тип… чего доброго, вытащит прямо с экзамена на ковер к ректору, да и объявит: вы держите этого типа на профессорской должности? А его надо в шею гнать! С жирным "неудом"! В специфике искусства - ничего не сечет, совсем валенок… Да, такой может… черт его знает… До того, как на нары залезть, он, говорят, у Сталина на коленях, сиживал в детстве и тот его усами щекотал…

Просто к сведению: эти рассказы правдивы, есть фотографии. Действительно, сиживал. На самом деле, щекотал. Переход от этих ласк к палачеству, логика перехода осталась бы тайной злодея… если бы помещалась в пространстве души, психологии, шекспировских страстей… Но она ведь совсем из другого пространства - из азиатского средневековья, из политиканства тех, кому зарезать безоружного проще и слаще, чем начало молитвы прочесть. Бездуховная, плоская, с бандитским, уголовным сюжетом, - увлекает ли вас такая тайна?