«Мне всегда везло находить пенни и пятаки, иногда четвертаки и, однажды — десять долларов, оброненные на тротуар. В последние несколько лет я задавался вопросом: что, если какой-нибудь парень мог бы получить все это? Сколько денег он собирал бы за один день? Одну неделю? Один год? Это должна быть солидная часть мелочи, незаметно звенящей по тротуарам Америки. Поскольку эта идея никак не уходила прочь, в конце концов я ее записал».
— Парк Годвин
Вопреки своему имени, Гонвилль Лемминг ни для кого бы не кинулся со скалы вниз головой, даже ради своего друга детства, Хибберта Снодграсса. Ради Дешевки Лемминг даже с тротуара не сошел бы, побоявшись упустить потерянную монетку. Оба были заядлыми коллекционерами, хотя их вкусы различались уже вначале. Снодграсс неудачно начал в десять лет со спичечными этикетками и собрал впечатляющую коллекцию, прежде чем его энтузиазм увял. В тринадцать он предвидел отсутствие перспектив в этой области — но его судьба была запечатлена, когда он шаркал по улице с Леммингом по дороге на субботний утренний сеанс «Я гуляла с зомби»>[1], Снодграсс, ухватил с тротуара недавно выброшенную, все еще ароматную обертку мятной жвачки «Ригли». Одновременно Лемминг обнаружил десятицентовик, тусклый и истертый, едва заметный на бетоне, где он лежал.
За несколько лет каждый стал мастером выслеживания в своей определенной области. Избегающий скоплений людей Снодграсс мало думал о деньгах, но мог определить обертку от жевательной резинки за тридцать шагов: новые, старые, с отпечатками ног, грязные или размокшие от дождя, они добавлялись в его растущую орду.
«Найденный пенни — заработанный пенни», — утверждал Лемминг, более бедный, но столь же остроглазый. Ни небрежно оброненная монетка, ни улетевшая банкнота не избегали радарного сканирования его неустанных поисков. В его кармане постоянно звенели медь и серебро, хотя он принципиально никогда их не тратил без глубокого кризиса. Он развивал зрение хищника, целый город был его полем охоты, где он мог обнаружить темный стальной пенни 1943-го — заметьте, сам по себе раритетный — на новом тротуаре того же самого оттенка, на расстоянии в пятнадцать ярдов.
Со временем и зрелостью Снодграсс и Лемминг дошли от практики до высокой теории. Лемминг никогда не мог убедить Снодграсса, что обертки от жвачки не имели подлинной ценности даже в тайном мире коллекционеров. Пресыщенный, небрежный, Снодграсс искал новых высот. Spearmint, Juicy Fruit, Beeman’s, PlenTipak, Carefree и Cinnaburst>[2] он рассматривал только как прелюдию к окончательному триумфу. Он слышал о похожем энтузиасте оберток, живущем за тысячу миль и в течение года договаривался с ним по почте о покупке коллекции, предлагая значительную цену, поскольку она содержала один из немногочисленных граалей этой узкой области: обертки с военными открытками 1938 года, почти недоступные при любых условиях. Предложения Снодграсса прошли путь от смешных до невероятных, но владелец непоколебимо отказывался от продажи. Когда же Снодграсс наконец приобрел это сокровище и продолжил намечать краеугольные камни своей карьеры, в пыльных местах собраний коллекционеров при его виде начали мрачно перешептываться.
Подумайте о произведениях искусства, настолько редких, что они, по слухам, существуют как материал для легенд. Настоящая бочка, в которой когда-то хранили мирру, подаренную восточным царем младенцу Иисусу, горсть могильной земли Влада Колосажателя, кусочек Животворящего Креста — они стоят в одном ряду. Для Снодграсса таким были поиски Fleer Flickers, обертки от шариков жвачки приблизительно 1940 года, с полоской комиксов, напечатанной на внутренней стороне каждой. Ему, конечно, завидовали… но коллеги сплетничали о его методах и подходах, в которых цена для Снодграсса не имела значения.
В сорок лет, одержимый, пренебрегая унаследованным бизнесом, пока он не прогорел, Снодграсс был вынужден выставить свои сокровища на продажу, чтобы только выжить. Бесполезно и слишком поздно. Только горстка коллекционеров специализировалась на обертках жевательных резинок, и ни один не мог дать и части стоимости его легендарных сокровищ. Он умер сломанным человеком, не утратив свою трогательную веру во Fleer Flickers, прижимая самую редкую из них к своей груди, когда испустил дух.
Относившийся к более жесткой породе, Лемминг никогда не давал взаймы одного пенни, чтобы не вернуть два. В благодушном настроении он мог бы дать девять процентов чаевых официантке, но такое великодушие рано увяло и умерло, как и его любовь к найденным монеткам, под конец возведенная в Абсолют его поисками влажной двадцатидолларовой банкноты в мужской уборной на отвратительном этаже YMCA>[3]. В отличие от покойного Снодграсса, это было не высшей кульминацией сущности Лемминга, а новой дверью, открывающей широкую панораму блеска гения. Он дрожал от своих видений. В любой день он мог найти монету на любой улице. Умножьте это на целые районы, города, всю страну: состояние, ежедневно падающее везде незамеченным на тротуары. Сегодня Америка, завтра весь мир…
Если он мог бы как-нибудь все это сметать каждый день. Невозможно, разумеется, но, если предположить…
