Шлюп назывался «Крыло ветра».
В посольской эскадре, сплошь из фрегатов и галеонов, смотрелся он, как левретка в своре натасканных на медведя мастифов. Однако и выросший у моря Барти, и частенько гостившая в Южной Миссии Мариана заметили и оценили нехарактерные для ханджарских кораблей линии корпуса, высоту мачт и размах рей.
Пассажирам отвели каюту в носовой надстройке: подальше от капитана, арсенала и спуска в трюм, как шепотом объяснил Мариане сэр Барти. И на том спасибо, буркнула в ответ девушка, а то сколько еще на берегу сидели бы.
Юнга, коверкая таргальские слова, сообщил, что капитан заглянет позже, что на палубу пока лучше не высовываться и что «Крыло ветра» – лучший корабль по обе стороны островного пролива. Обращался он исключительно к рыцарю, оттерев девушку в сторону и мешая ей войти; себастиец кивал в ответ и на спутницу глядеть избегал. Мариана теребила кончик косы и думала о Пенке. В который раз говорила себе, что тащить коней за море было бы глупо: тетушкин конюх прекрасно за ними присмотрит, а они в Ингаре купят привычных к знойным ветрам и скудному корму ханджарцев. Но оставить любимицу в чужих руках оказалось неожиданно тяжело – будто предала.
Наконец юнга ушел, крепко зажав в кулаке полученную от рыцаря монетку, и Барти повернулся к Мариане:
– Что ж, давай устраиваться. Эй, Мариана! Ты плачешь?
– Нет, что ты! – Мариана мотнула головой и через силу улыбнулась. – Так, задумалась.
– Входи же.
Рыцарь прикрыл дверь, мимоходом отметив, что щеколда не выдержит не то что удара – пинка; между тем Мариана оглядывала каюту, и щеки ее заливала краска.
– Барти, – прошептала, поймав его взгляд, – за кого он нас?… Что ты ему наговорил?! Это покои самого императора, не иначе!
Каюта явно предназначалась не для простых пассажиров. Широкое окно прикрыто поверх ставня белой полупрозрачной занавеской; на полу ковер из пушистых рыжих шкур; мягкий диван завален яркими шелковыми подушками, рядом плотная аксамитовая занавесь прикрывает стену. Под потолком висит шарик «лунного сияния», роняет на шелк серебристые отблески.
Барти пожал плечами:
– В империи любят роскошь, только и всего. Между прочим, обрати внимание: аксамит золотой, не серебряный. Никаких заклятий, чистая показуха. – Откинул занавесь; за нею оказалась спаленка: широкая низкая кровать, умывальник над серебряным тазиком, небольшое зеркало, лавка-сундук. – Каюта, скорей всего, какого-нибудь младшего секретаря: хороша, но для посла здесь тесно и убого.
– Убого?!
Придерживай язык, обругал себя Барти. Давно ведь понял: девица выросла пусть не в нищете, но в изрядной скромности. По счастью, шлюп колыхнулся, разворачиваясь, и Барти поспешно сказал:
– Отчаливаем.
Мариана глубоко вздохнула, с трудом сдерживая нервную дрожь. Пожалуй, впервые после ухода из родного дома девушку охватил настолько острый страх перед будущим. Теперь и захочешь – не вернешься. Всего час назад еще можно было послушать Барти, отпустить его одного, остаться… Да, она не хотела этого и никогда бы так не сделала, но – могла ведь! И вот путь к отступлению отрезан. Теперь – только вперед, и без разницы, храбрец ты или трус: дорога одна.
Девушка тряхнула головой, заправила за ухо непослушную прядь. Ну в самом деле, чего она боится? В Ич-Тойвин едет столько паломников… а ей всего-то и нужно – передать по назначению письмо. Зато потом можно отстоять службу в главном храме Капитула и поклониться святым местам. А если в ночь полнолуния подняться на Поющую гору, встретить там рассвет и загадать желание, оно обязательно исполнится!
Девушка встретилась взглядом с рыцарем, спросила дерзко:
– Что это вы на меня так странно смотрите, сэр Бартоломью? Не иначе, опять хотите сказать, что зря я поехала?
– Толку теперь говорить? – неожиданно мрачно ответил Барти. – Раньше надо было, теперь уж поздно.
Похоже, иногда и бесстрашных рыцарей одолевают дурные предчувствия, подумала Мариана.
– Помнишь, ты спрашивала, бывал ли я в империи? – Барти прошелся по каюте, остановился перед Марианой. – Был, да. Мы охраняли паломниц. Аббатиса монастыря Урсулы Кающейся и полтора десятка ее монахинь. До Ич-Тойвина шел тогда большой караван, и охраны хватало кроме нас, но…
Лицо рыцаря исказила судорога; Мариана испуганно коснулась его руки. Барти сочувствия не принял. Повернулся на каблуках, отошел к окну. Вцепился побелевшими пальцами в край ставня.
– Нас было там пятеро, а остался я один. Братья-миссионеры хоронили мертвых и наткнулись на меня. А мертвых было не так уж много.
Девушка глядела в закаменевшую спину рыцаря, и слова не шли на язык.
– На юге, Мариана, рабы в цене, – горько подытожил Барти. – И рабы… и рабыни.
Какое-то время рыцарь молчал; потом резко выдохнул и повернулся к Мариане:
– Еще одно ты должна помнить все время. У императора полторы сотни жен, и чем знатнее вельможа, тем усердней он следует примеру владыки. Будь осторожна, Мариана. Одна слишком вольная улыбка, один нескромный взгляд – и уже не объяснишь, что ты туда не мужа искать приехала.
– Но… – Мариана сглотнула ком, закупоривший горло. – Но, Барти… разве они не верят в Господа?!
