Париж, 15 октября 1917 года – Антон Фишерман и Генри Уэллс для «Интернешнл ньюс сервис»
Около пяти утра группа из восемнадцати мужчин, почти все – офицеры французской армии, поднялась на второй этаж парижской женской тюрьмы Сен-Лазар. Надзиратель с факелом, указывая дорогу, довел их до камеры номер 12.
За порядком в Сен-Лазаре смотрят монахини. Дверь камеры открыла сестра Леонида и попросила прибывших подождать, потом вернулась внутрь, чиркнула спичкой о стену, зажгла лампу. Подозвала к себе другую сестру.
Потом осторожно, очень нежно и бережно обняла крепко спящую узницу. Та не спешила проснуться, словно происходящее ее не касалось. Сон ее, как утверждали монахини, был безмятежен, безмятежным было и пробуждение. Не поразило ее и известие о том, что на прошение о помиловании, отправленное несколько дней назад, президент республики ответил отказом. Невозможно было понять, ощутила ли она горечь или облегчение от того, что близится конец.
По знаку сестры Леониды в камеру вошли отец Арбо, капитан Бушардон и адвокат, мэтр Клюне. Ему узница вручила длинное письмо-завещание, которое составляла целую неделю, и два коричневых конверта с газетными вырезками.
Она натянула черные шелковые чулки – что в этих обстоятельствах выглядело несколько вызывающе – обула высокие ботинки, украшенные шелковыми бантами, поднялась с топчана, сняла с вешалки в углу длинное, до пят, меховое манто, отделанное по обшлагам и воротнику другим мехом, похожим на лисий. Надела его поверх плотного шелкового кимоно, в котором спала.
Черные ее волосы были в беспорядке, она аккуратно причесала их и заколола на затылке. Надела фетровую шляпу, завязала под подбородком шелковые ленты, чтобы не сорвал ветер на том пустыре, куда ее везли.
Неторопливо наклонилась за черными кожаными перчатками. Потом повернулась к пришедшим, сказала безразлично и спокойно:
– Я готова.
Все вышли из камеры и направились к автомобилю с работающим мотором, готовому отвезти их к месту, где уже дожидалась расстрельная команда.
Автомобиль сорвался с места, на запретно-высокой скорости промчался по спящим еще улицам города и двадцать минут спустя остановился на плацу у казарм бывшего Венсенского форта, разрушенного немцами в 1870 году.
Все вылезли из автомобиля – Мата Хари последней.
Солдат уже выстроили для приведения приговора в исполнение. Расстрельная команда состояла из двенадцати зуавов под командой офицера с саблей наголо.
Покуда отец Арбо говорил что-то приговоренной, подошел какой-то лейтенант и протянул одной из монахинь кусок белой ткани:
– Завяжите ей, пожалуйста, глаза.
– Это что, обязательно? – спросила Мата Хари, не прикасаясь к повязке.
Адвокат Клюне вопросительно поглядел на лейтенанта.
– Нет, не обязательно, – ответил тот. – Только если вы, сударыня, сами захотите.
Ей не скрутили руки за спиной, не завязали глаза. Священник, монахини и адвокат отошли от неё, и она, равнодушно глядя на палачей, осталась одна.
Офицер с саблей, который как будто тоже сумел унять волнение, не спускал глаз со своих солдат: по обычаю, одна из винтовок была заряжена холостым патроном, и никто не знал, какая именно, так что каждый мог бы заявить, что роковой выстрел произвел не он. С минуты на минуту все будет кончено.
– Готовьсь!
Все двенадцать выпрямились и вскинули винтовки.
Приговоренная даже не вздрогнула.
Офицер встал так, чтобы солдаты видели его, и поднял саблю.
– Цельсь!
Стоявшая перед ними женщина по-прежнему не выказывала ни малейшего признака страха.
Сабля со свистом описала в воздухе дугу и опустилась.
– Пли!
Когда раздался залп, взошедшее солнце осветило вырвавшиеся из ружейных стволов вспышки и сразу вслед за тем – легкие дымки. После этого солдаты одновременно опустили винтовки наземь.
Какую-то долю секунды Мата Хари оставалась неподвижна. Она умерла не так, как это показывают в кино. Не рухнула навзничь, не повалилась ничком, не воздела рук к небу, не раскинула их. Просто осела наземь, по-прежнему держа голову высоко, а глаза – открытыми. Один из солдат упал без чувств.
Потом ее колени подогнулись, тело завалилось вправо, и длинное манто накрыло подобранные ноги. Женщина застыла лицом вверх.
Вынув из кобуры револьвер, третий офицер в сопровождении лейтенанта подошел к безжизненному телу. Наклонился над лежащей, приставил оружие ей к виску, но так, чтобы срез дула не коснулся кожи. Нажал на спусковой крючок, и пуля прошила мозг шпионки. Офицер выпрямился, обернулся к присутствующим и не без торжественности произнес:
