Мэнли Уэйд Уэллман
«Маленький чёрный поезд»
Manly Wade Wellman
«The Little Black Train» (1954)
Когда оказываешься около Верхней Развилки с ее зубчатыми хребтами, глубокими долинами да лесными чащами, куда ни пойди, то невольно думаешь: вот она, глухомань, где никогда не ступала нога человеческая. Шел я, значит, себе тропинкой меж огромных сосен и теребил серебряные струны гитары, чтобы как-то скрасить свое одиночество. И тут из-за поворота навстречу вываливается мужик — моложавый, краснорожий, лысый, да еще и пьяный в стельку. Ну, я и пожелал ему доброго вечера.
— Умеешь играть на этой штуковине, приятель? — хватает он меня со второй попытки за рукав рубашки. — Идем к нам на вечеринку. Наши скрипачи в последнюю минуту струхнули, так что мы остались с одной губной гармошкой.
— Как это, скрипачи струхнули? — спрашиваю я.
— Да вечеринка у мисс Донни Каравэн, — ответил он так, будто это все объясняет. — Идем, у нас там жареные на огне цыплята и поросенок, а еще бочонок славного самогона.
— Слушай, — говорю я, — слыхал байку про бродячего скрипача, что оказался Сатаной?
— Да ну тебя, — заржал он. — Сатана играет на скрипке, а ты — на гитаре. Гитары чего бояться? Как тебя звать-то?
— Джон. А тебя?
Но он уже поднимался по заросшей, извилистой тропке — такую и не заметишь, если не знать.
Ладно, думаю, вечеринка, небось, в доме, заодно и заночую, а то уже смеркается. И пошел следом. Спутник мой упился в такой дупель, что чуть на меня не падал, но мы все-таки добрались до перевала, по ту сторону которого темнела лесистая долина, сумрачная и таинственная на вид. Во время спуска до нас донеслись громкие и веселые голоса. Наконец мы достигли забора. За ним стоял дом, а народу в нем собралось столько, что хоть предварительные выборы устраивай.
При виде нас они расшумелись так, что у меня зазвенело в ушах. Мой пьяный провожатый замахал обеими руками.
— Это мой друг Джон, и щас он нам сыграет! — проревел он во всю глотку.
Тут они загорланили еще громче, и мне пришлось сыграть «Адскую заварушку в Джорджии»[1]. Бог ты мой, они тут же пустились в пляс, устроив нечто невообразимое.
Все дико скакали, размахивали руками и кружились. В основном здесь собралась молодежь, сплошь в лучших нарядах. Сбоку какой-то громила объявлял танцы, но вокруг так галдели, что его почти не было слышно. Прямо как детишки возле заброшенного кладбища с привидениями. Видать, пытаются вытанцевать страх. Я и сам подпрыгнул между аккордами, услышав стон за спиной. Правда, оказалось, это просто какой-то пожилой мужик с худым лицом подыгрывает моей гитаре на губной гармошке.
Я посмотрел на дом. Новый, широкий, основательный; щели меж тесаных бревен замазаны побеленной глиной. Сквозь проход в середине видно чуть ли не всю долину, вплоть до горных вершин, за которые садится красный шар солнца. Понизу долины на всю длину идет просека, похожая на дорогу. Пока я играл на гитаре, в окнах вспыхнул свет. Кто-то зажигал лампы с наступлением темноты.
Мелодия закончилась. Все долго и громко рукоплескали.
— Еще! Хотим еще! — орали они, сбившись среди деревьев во дворе в кучки, чтобы хоть как-то побороть тревогу.
— Друзья! — Я как-то перекричал гомон. — Позвольте выразить почтение гостеприимной хозяйке.
— Эй, в доме! — заорал мой пьяный провожатый. — Мисс Донни, идите познакомьтесь с Джоном.
Она вышла и так гордо прошествовала через толпу, что показалась мне выше ростом. Подол пышной полосатой юбки бил по каблукам, но выше талии одежды было куда меньше, а на округлых руках и плечах так и вообще ничего. Масляная желтизна волос, наверное, взялась из бутылочки, а кукольно-розовый цвет лица — из коробочки. Она улыбнулась мне, и в носу защипало от запаха ее духов. Сзади следовал тот громила, распорядитель танцев. У него были безжизненные черные волосы и широкие зубы, а тяжелые лапищи раскачивались, что твои гири на весах.
— Рада вас видеть, Джон, — сказала она глубоким грудным голосом.
Я заглянул ей в глаза, голубые, будто яйцо малиновки, посмотрел на ее волосы цвета масла, красные губы и голые розовые плечи. Ей было лет тридцать пять, а может, и за сорок, но выглядела она гораздо моложе.
— Очень приятно, — ответил я со всей любезностью. — Мисс Донни Каравэн, у вас день рождения?
Гомон затих, все только переглядывались. Костры разгорались все сильнее, отгоняя наступавшие сумерки.
Донни Каравэн встретила мои слова глубоким смехом.
— День рождения проклятия. — Ее голубые глаза расширились. — А еще, сдается мне, конец проклятия. Все сегодня.
У некоторых отвисла челюсть, но никто не проронил ни слова. Похоже, сбежавшие скрипачи испугались чего-то не совсем обычного.
— Идемте Джон, — хозяйка протянула мне тонкую ладонь, унизанную кольцами с зелеными камнями, — поешьте, выпейте…
— Спасибо, — сказал я, потому что у меня с самой зари маковой росинки во рту не было.
Она крепко схватила мою руку и потащила за собой, исподволь наблюдая за мной краем глаза. Громила явно ревновал из-за того, что мисс Каравэн была со мной столь радушна, и прожигал наши спины яростным взглядом.
Над ямой с углями томились на решетке две свиные полутушки. Рядом стояла пара смуглых стариков, и один, обмазывал румяное жаркое соусом, окуная в небольшой котелок палку с тряпичным шариком на конце. Над другим костром висел большой котел, из которого какая-то старуха вылавливала обжаренные в жиру кукурузные клецки — хашпаппи, и выкладывая их в миски, ставила на дощатый стол.
