Маленький чёрный поезд - [3]

Я доел жареную свинину. Мог бы сходить за добавкой, но уже как-то не хотелось.

— Понятно, мисс Каравэн решила, что нет поезда — нет и гибели.

Мы с ним выбросили бумажные тарелки в костер. Я особо не рассматривал людей, но с приходом ночи они вроде как стали смеяться потише.

— Вот только поговаривают, что поезд все же ходит по той дороге. Или, по крайней мере, ходил. Иногда в полночь появляется черный поезд, и тогда умирает какой-нибудь грешник.

— А ты сам этот поезд когда-нибудь видел?

— Нет, Джон, но Господь наверняка его слышит. Одна Донни Каравэн над этим смеется.

Она тут же залилась смехом, подшучивая над обоими драчунами. Все мужчины повернулись в ее сторону, и, сдается, женщинам это не понравилось. Да я и сам чуть изогнул шею.

— Двадцать лет назад она была в самом соку. Глаз не отвести, поверь, — продолжал гармошечник.

— А что значит, нет больше проклятия?

— Донни обтяпала еще одну сделку. Продала все рельсы Верхней Развилки, что двадцать лет пролежали без дела. Сегодня были сняты и увезены последние. А вот этот дом она построила на том месте, где когда-то пролегала железная дорога. Глянь-ка туда, через этот проход в середине здания. Там как раз и проходили пути.

Итак, темная насыпь среди деревьев — это бывшая железная дорога, подумал я. Сейчас она кажется не такой уж широкой.

— Нет рельсов — значит, нет и никакого черного поезда в полночь, как считает Донни, — продолжал он. — А люди явились по ее приглашению по разным причинам: кто-то арендует у нее землю, кто-то должен ей денег, а некоторые — мужчины — просто рады плясать под ее дудку.

— И она больше не выходила замуж? — спросил я.

— Если она это сделает, то потеряет землю и деньги — наследство Тревиса Джонса. Таковы условия завещания. Она живет с мужчинами безо всякого брака, меняет их, как перчатки. Некоторые, знаю, даже покончили с собой из-за того, что она к ним охладела. В последнее время Донни со здоровяком Джетом, но сегодня ведет себя так, словно выбирает нового хахаля.

В свете ламп и костров к нам вернулась хозяйка.

— Джон, гости хотят танцевать.

На пару с гармошечником я сыграл «Сгинувшие тысячи»[2], и гости скакали так, будто их самих тут не меньше. В разгар кадрили Донни Каравэн сделала несколько проходок с каким-то блондином, а Джет выглядел так, словно кислятины наелся.

Когда я закончил, ко мне, шурша юбкой, снова подошла Донни Каравэн.

— Пусть губная гармошка одна поиграет. Станцуем?

— Не умею я всякие шейки вытанцовывать. Я бы сейчас с удовольствием разучил песню про черный поезд.

Она посмотрела на меня с прищуром.

— Ладно. Играйте, а я спою.

И спела.

Гармошечник подвывал моей гитаре на своей дуделке, а окружающие слушали, таращась на нас, будто лягушки.

Но дерзкий лишь смеялся,

Он не поверил в рок.

Вдруг поезда услышал

Пронзительный свисток.

«О, Господи, помилуй,

Прости, я грешен был.

О, смерть, прошу пощады…» –

Но поезд прикатил.

Пропев пару куплетов, Донни рассмеялась, как прежде, глубоко и насмешливо. Джет изверг какой-то странный горловой звук, зародившийся где-то в его бычьей шее.

— Что-то я никак не пойму, — начал он, — как это у тебя получается, что звук поезда кажется все ближе и ближе.

Просто меняю музыку, — объяснил я. — Перехожу на тон выше.

— Во-во, — поддержал гармошечник. — А я под него подстраиваюсь.

— Наверное, так и есть, — нервно рассмеялась одна женщина. — Поезд приближается, и его свисток звучит все выше. Затем он проходит мимо и удаляется, и звук все ниже и ниже.

— Но я не слышал в песне, как поезд уходит, — заявил мужчина рядом с ней. — Наоборот, приближается и приближается. — Он передернул плечами, а может, и вздрогнул.

— Донни, — снова подала голос женщина, — я, пожалуй, пойду.

— Побудь еще, Летти, — не столько просительно, сколько требовательно начала Донни Каравэн.

— До дому, чай, неблизко, да ночь безлунная, — заладила женщина. — Рубен, и ты, пошли вместе.

И она пошла прочь. Мужчина поплелся за ней, кинув через плечо взгляд на Донни Каравэн.

Затем ушла еще одна пара, потом за ней потянулась еще одна. Возможно, толпа у костра поредела бы и больше, но Донни фыркнула, что твоя лошадь, и таким образом удержала остальных.

— Давайте выпьем, — предложила она. — Хватит всем, ведь те, кого я числила в друзьях, нас бросили.

Возможно, на пути к бочке испарилось еще двое-трое гостей. Донни Каравэн опрокинула в себя самогон из горлышка тыквенной бутылки. Затем, глядя на меня поверх нее, глотнула еще и протянула мне.

— Выпьешь после дамы — получишь поцелуй, — прошептала она.

Я выпил.

— Вкусно.

Самогон был хорошим.

— А поцелуй? — хихикнула Донни Каравэн.

Но ни распорядитель танцев, ни гармошечник, ни я не смеялись.

— Давай танцевать! — воскликнула она.

Я заиграл «Вересковую гору»[3], и губная гармошка поддержала меня своими стонами.

Прошло не так много времени, но танцоров поубавилось, а вот деревья, среди которых они танцевали, словно выросли и стали гуще. Мне это напомнило одну историю, услышанную еще мальцом. В ней рассказывалось, что дневные и ночные деревья — это отнюдь не одно и то же. Ночные могут столпиться вокруг дома, если тот им не нравится, стучать по дранке на крыше, ломиться в окна и двери, и в такую ночь наружу лучше ни ногой…