Когда Шев пришла тем утром открывать свою Курильню, из дверного прохода торчала пара больших грязных босых ступней.
Раньше это сильно потрясло бы ее, но за последние пару лет Шев стала считать, что научилась воспринимать все без потрясений.
— Эй! — крикнула она и подошла, сжав кулаки.
Кто бы это ни валялся в дверях, он либо решил не шевелиться, либо не мог. За ступнями она увидела длинные ноги, одетые в порванные и испачканные штаны, а дальше лохмотья рваного грязного плаща. И наконец, копну спутанных с землей и веточками длинных рыжих волос в грязном углу возле двери.
Да уж, здоровый мужик. Шев была видна одна кисть длиной с ее ступню, покрытая сеточкой вен, грязью и коростой на костяшках пальцев. Впрочем, эта кисть была странной формы. Тонкая.
— Эй! — Она пнула кончиком сапога по плащу в том месте, где, по ее мнению, у мужика была задница. Снова никакой реакции.
Она услышала шаги позади.
— Доброе утро, босс. — Секутор явился на работу. Этот паренек никогда не опаздывал. Не самый аккуратный в своем деле, но за пунктуальность его было не упрекнуть. — Чего это вы поймали?
— Да уж, странную рыбку вынесло к моим дверям. — Шев отодвинула с лица рыжие волосы и сморщила нос, заметив, что в них застыла кровь.
— Он пьян?
— Она. — Под волосами было костистое женское лицо. Сильная челюсть, бледная кожа, покрытая черной коростой, красная царапина и фиолетовый синяк, от которого Шев поморщилась, хотя и редко видела человека без раны-другой.
Секутор тихо присвистнул.
— Неслабая.
— И кто-то неслабо ее побил. — Шев наклонилась поближе, чтобы поднести щеку к разбитому рту женщины, и услышала слабый свист дыхания. — Впрочем, живая. — Она отодвинулась и присела на корточки, положив запястья на колени, свесив кисти, раздумывая, что делать. В эти дни она, казалось, половину своего времени проводила, раздумывая, что делать. Было время, когда она без оглядки ныряла в любую заварушку, но почему-то теперь последствия представлялись ей отчетливей, чем раньше. Она надула щеки и изнуренно вздохнула.
— Ну, такое бывает, — сказал Секутор.
— К сожалению да.
— Но это ведь не наша проблема?
— К счастью, не наша.
— Хотите, чтобы я вытащил ее на улицу?
— Да, мне бы очень этого хотелось. — Шев закатила глаза к небу и вздохнула, наверное, еще изнуренней, чем прежде. — Но думаю, лучше нам затащить ее внутрь.
— Уверены, босс? Помните, как в прошлый раз мы помогли…
— Уверена? Нет. — Шев не знала, почему после всего дерьма, что делали ей, она все еще чувствовала потребность делать маленькие добрые дела. Может быть, именно из-за всего дерьма, что делали ей. А может, в ней была какая-то упрямая косточка, как косточка в финике, которая не давала всему дерьму, что делали ей, превратить и саму ее в дерьмо. Она повернула ключ и локтем распахнула дверь. — Хватай за ноги.
Когда управляешь Курильней, приходиться учиться таскать обмякшие тела, но этот адресат милосердия Шев оказался весьма непростой задачей.
— Твою мать, — ворчал Секутор, выпучив глаза, когда они тащили женщину по затхлому коридору, шаркая ее спиной по доскам пола. — Она что, из наковален сделана?
— Наковальни легче, — простонала Шев через сжатые зубы, покачиваясь от тяжести из стороны в сторону и задевая за шелушащиеся стены. Она охнула, пнув дверь в свой кабинет — точнее в кладовку, которую называла кабинетом. Поднимая эту женщину, она напрягала каждую горящую мышцу. Стукнула ее обмякшей головой о дверной косяк, с трудом протаскивая внутрь. Споткнулась о швабру, и, отчаянно пискнув, плюхнулась на койку, погребенная под женщиной.
Шев была не прочь лежать в постели под рыжеволосыми, но предпочитала, чтобы они были хотя бы частично в сознании. А еще, чтобы они пахли получше, по крайней мере, когда еще только залезают в постель. Эта же до одури воняла кислым потом и гнилью.
— Вот куда заводят вас добрые дела, — сказал Секутор, хихикая себе под нос. — Под огромный груз проблем.
— Слушай, скотина, ты будешь там хихикать или помогать мне? — прорычала Шев. Застонали слабые пружины, когда она с трудом выбиралась из-под женщины. Потом затащила ее ноги на кровать — ступни свисали далеко за край. Кровать была небольшой, но под этой женщиной выглядела детской. Ее изодранный плащ распахнулся, и надетая на ней кожаная жилетка задралась.
В странствующей труппе, с которой Шев провела год в качестве акробатки, был силач, который называл себя Изумительный Зараквон, хотя его настоящее имя было Ранкин. Он все время раздевался по пояс, обмазывал себя маслом и поднимал на потеху толпе всякие тяжести. Хотя, когда он слезал со сцены и вытирался полотенцем, этого ленивого болвана было не заставить поднять и наперсток. Весь его живот был выпуклыми узлами мышц, словно под туго натянутой кожей он был из дерева, а не из мяса.
Бледный живот этой женщины напомнил Шев живот Изумительного Зараквона, но был у́же, длиннее, и даже еще мускулистее. Видны были все мелкие мышцы между ребер, которые шевелились с каждым ее неглубоким вздохом. Но вместо масла ее живот был покрыт черными, синими и фиолетовыми синяками, да еще краснел огромный след, оставленный, похоже, каким-то недружелюбным топорищем.
