Норман Либрехт
Маэстро, шедевры и безумие
Тайная жизнь и постыдная смерть
индустрии классических грамзаписей
Перевод
с английского Сергея Ильина
Содержание
Вступление: После полуночи
Часть I.
Маэстро
1. Концерты
2. Посредники
3. Точка поворота
4. Миллионеры
5. Чудо из чудес
6. Помешательство
7. Точка распада
8. Post mortem
Примечания к
Части I
Часть II.
Шедевры: 100 главных вех столетия грамзаписи
Часть III.
Помешательство: 20 записей, выпускать которые не следовало ни в коем случае
Памяти
Клауса Тенштедта
(1926-1998),
кошмара студий
звукозаписи
Вступление: После полуночи
За неделю до Рождества 2004 года
президент одного крупного лейбла классической грамзаписи давал прощальный обед
в честь рано уходившего на покой вице-президента другого. На этот состоявшийся
в одном из изысканных ресторанов лондонского района Пимлико обед приглашены
были лишь очень немногие. Помимо хозяина на нем присутствовал глава еще одного
лейбла, агент нескольких жовиальных певцов и я: небольшое число добрых знакомых
и их долготерпеливых жен, – все лучшие байки друг друга они уже слышали не по
одному разу и прекрасно знали, в каких именно местах следует смеяться.
Пока лились тонкие вина и
разносились в пух и прах репутации, я думал о том, каким необычным показался бы
этот вечер человеку, который сумел добраться до самой верхушки смазанного салом
столба в куда более безжалостном мире средств массовой информации или аренды
автомобилей. Трудно представить себе главу компании «Герц», скажем, дающим
прощальный обед в честь второго человека компании «Авис». Классическая же грамзапись
всегда делалась по-товарищески тесным кругом людей, а ныне, когда кончина ее
была уже близка, никаких причин забывать о благовоспитанности не осталось и
вовсе. В конце концов, как сказал кто-то, даже когда тонул «Титаник», оркестр
его продолжал играть.
Годом раньше я написал статью, в
которой объявил об этой кончине. С того времени ничто моего главного тезиса не
опровергло. Арбитр классической чистоты, «Deutsche Grammophon»,
записал свою звездную меццо-сопрано Анне Софи фон Оттер, исполнявшей популярные
в семидесятых песни группы «Абба». Печатавший обзоры записей классики журнал
«Граммофон» поместил нас своей обложке портрет поп-певца Элвиса Костелло. «Sony Classical», унаследовавшей состояние «Columbia», пришлось слиться с историческим соперником последней, с
лейблом «Victor»,
который принадлежал теперь немцам. Скопившееся за сто лет наследие записей
перелетало из рук в руки так, точно ничего не стоившая безделушка.
Объем производства классических
записей упал до самого низкого со времен Великой депрессии уровня – от так
называемых лейблов высшей лиги поступала жалкая струйка, два-три диска в месяц,
к ним добавлялась горстка других, выпущенных лейблами-одиночками. Дни, когда в
предрождественский месяц компании DG и EMI выпускали по десятку новых записей каждая, вот уже десять
лет как представлялись мифическими. Время перевалило за полночь, а мы все
сидели за столом, пересказывая друг другу истории подвигов и безрассудств,
вспоминая уникальные записи, которые были задуманы, но не были сделаны, и
другие, коим никогда и не следовало бы попадать под лазерный луч, и нас словно
осеняло золотистое свечение чего-то такого, чье значение еще только предстояло
оценить. Что, если говорить точно, дала классическая грамзапись современной
цивилизации? Какие люди были ее движущей силой и какие губителями? Какое место
занимает этот гибридный объект, порожденный и искусством, и технологией, в
калейдоскопе современной культуры? Вопросы эти никто всерьез и до конца не
обдумывал и, пока последние продюсеры уходили, гася за собой свет, ответы на
них становились почти осязаемо необходимыми.
В отличие от фотографии, грамзапись
не претендует на роль чистого искусства, поскольку побуждения ее всегда были
коммерческими. И тем не менее, вследствие некоторой симбиотической странности,
отдельные органы ее тела обрели и артистическую индивидуальность и духовную
значимость. Звучание «Decca» существенным образом отличается – так, во всяком случае,
принято считать, – от звучания «RCA Living Stereo», а уж от звука «Mercury Living»
отличить и то, и другое никакого труда не составляло. Само проигрывание записи
привело к возникновению ритуала почти религиозного:
человек очищал поверхность пластинки, опускал на нее иглу. Ни одно частное
святилище не могло считаться полностью оборудованным без нескольких версий
великих произведений, получивших сильно рознящиеся интерпретации – симфоний
Бетховена, которыми совершенно по-разному дирижировали Артуро Тосканини,
Герберт фон Караян, Клаудио Аббадо, Саймон Рэттл, Николаус Арнонкур. Составить
окончательное суждение о том, сводился ли этот культ – в культурном его аспекте
– к чему-то большему, нежели простая череда «бывших» людей, можно будет лишь после
того, как под столетием грамзаписи окажется подведенной последняя черта и
созданное им целое начнет восприниматься как единый артефакт.
С той конечной точки, в которой мы
находились, нам стало видно, что классическая грамзапись изменила мир в куда
большей, чем предполагалось раньше, степени. Она приблизила Западную
цивилизацию к каждому человеку – протяни только руку. Не осталось в мире
деревушки настолько глухой, чтобы в ней невозможно было услышать Шекспира и
Гете, Шостаковича и грегорианское пение. Зачарованный звуками музыки ребенок из
Сычуани вырастал в прославленного виртуоза. И наоборот, попавшие в ранние
записи звуки пентатонной сычуаньской музыки пролагали для себя путь в симфонии
Запада. Классическая грамзапись ужала мир до размеров, позволявших разместить
его на ладони, и сделала это задолго до появления массового туризма и политики
мультикультурализма.
