В это брызжущее солнцем утро Глассик проснулся с ощущением гордости за свою жизнь. Он гордился собою всегда, но в это утро особенно. В солнечные дни это приятнее, чем в пасмурные. Первым делом он высунул из-под одеяла свою ступню и увидел, что эта ступня была красивой, впрочем, как и сами ноги, которые он начал осматривать сразу же после ступни. И все тело у Глассика было красивым. Он гладил себя по бедрам, животу, ягодицам и понимал, знал, что он красив, умен и к тому же обладает тайной, знание которой неподъемно для остальных из-за их врожденной неполноценности. Глассик встал, подошел к зеркалу и еще раз оглядел свое прекрасное тело, свои кривоватые, покрытые волосами тонкие ноги. Затем приблизил лицо вплотную к зеркалу и оскалился, любуясь желтоватыми, крупными до изумления, зубами, прижался губами к зеркалу и страстно поцеловал их отражение…
Глория Ренатовна Выщух даже вздрогнула, ей показалось, что из зеркала, в которое она взглянула мельком, проходя мимо, ее кто-то возжелал. Как и все красивые, чувственные женщины, она безошибочно угадывала тот момент, когда ее желали и раздевали мужские глаза. Глория Ренатовна даже ойкнула от неожиданности и оглянулась, ей показалось, что в комнате кто-то есть, но в комнате никого не было. «Ого!» — решила она, взглянула в зеркало, висящее на стене в прихожей, и тут же громко, с подвизгом, заорала. За ее спиной, отобразившись в зеркале, на вешалке висело чудовище. «Сволочь! — оборвала свой неизящный крик Глория Ренатовна и тут же исправилась: — Дурачок». Все эти мысленные сентенции относились к маске-страшилке, висящей на вешалке и оформленной старым плащом Глории Ренатовны, и к семнадцатилетнему оболтусу-сыну, который иногда шутил таким вот образом. Поправив прическу и с удовольствием отметив свой шарм, она открыла дверь квартиры и завизжала уже чисто по-бабьи, присев от ужаса и тут же падая на пол прихожей от тяжести навалившегося на нее электрика ЖЭКа Буйнова и лестницы, которую этот идиот прислонил к открывающейся внутрь двери квартиры.
— я…— начала было Глория Ренатовна, слегка покряхтывая под разлегшимся на ней электриком, но электрик оборвал ее:
— Да нет, это я щиток подкрасить после ремонта хотел. — Неохотно поднимаясь, он буркнул: — Извините, Глория Ренатовна.
— Сволочь! — на этот раз четко определилась Глория Ренатовна и, захлопнув дверь квартиры, направилась к лифту.
Труп пятнадцатилетней Оли Останской был тщательно сфотографирован и увезен в судебно-экспертный морг. Игорь Барка-лов находился в полнейшем недоумении и пытался привлечь к нему Степу Басенка, который выглядел раздраженным. На самом деле все эти чувства были побочными, за ними прятался самый настоящий страх. Нет, не тот унизительный, вызывающий жалость, а иногда и презрение страх, а четкий и хладнокровный страх профессионалов. Маньяк! Вздрогнет любой профессионал сыска. Это значит, что весь профессиональный опыт можно бросить псу под хвост. Никакие разработки и логические версии не пройдут. Самый лучший метод против маньяка — это стать самому маньяком. У привернутого дилетанта гораздо больше шансов обезвредить привернутого преступника, чем у закоснелого в жестком профессионализме сыщика.
Труп пятнадцатилетней Ольги Останской тому доказательство. Дело в том, что она уже была оплакана и похоронена сутки назад. Оля утонула в бассейне Дворца спорта завода «Прибой». Оля плавала, одноклассник случайно вынырнул и ударил ее головой в живот. Девушка вскрикнула, наглоталась воды; легкий переполох и несообразительность взрослых. Когда ее извлекли из воды, она была уже мертвой, сердце оказалось слабым…
— Что за этим стоит? — недоумевал Игорь.
— Сумасшествие! — категорично заявил Степан.
Сумасшедшие ритмы современности. Глория Ренатовна Выщух сидела за столиком ресторана «Морская гладь», спрятавшись в уютной полутьме углового столика, и поедала экзотическое блюдо «Эскимос в Африке»; официант прямо из кухни мчался к столику Глории Ренатовны и ставил перед ней блюдо с пышущими жаром блинами. Глория Ренатовна сразу же накалывала блин двумя остро заточенными ореховыми палочками и отправляла в рот, вздрагивая нёбом от намека ожога и тотчас же погружаясь в сладостную прохладу двух шариков клубнично-сливочного мороженого. Шарики как бы взрывались внутри раскаленного блина, в котором пробегали не до конца объяснимые мурашки кулинарного риска и в котором угадывался косвенный экстаз повара Самвела Тер-Огонесяна, намертво, навечно, до дрожи в коленях влюбленного в Глорию Ренатовну Выщух.
Когда Глория Ренатовна шла по улице, то в ней как бы действовали тысячи тысяч микроскопических пружинок, отчего из двадцати проходивших мимо мужчин лишь один не обратил на нее внимания, сорокалетний художник Леня Светлогоров, хронический алкоголик с антиженскими наклонностями. Не выдержав выпитой дозы, Леня Светлогоров упал при входе на лестницу ресторана «Морская гладь» и не сразу поднялся, его внимание было сосредоточено на нижней ступеньке лестницы и на окурке сигареты «Столичной», прилипшей к ней. Глория Ренатовна нечаянно привлекла внимание Лени к себе тем, что наступила на него. На ее «ой!» Светлогоров мягко отреагировал:
