Неприятности начались в тот день, когда Говард вернулся из школы и обнаружил, что в кухне сидит Громила. Именно так его окрестила Фифи — студентка, которая снимала у них мансарду и кормила детей полдником, если родителей не было дома. Когда Говард втолкнул Катастрофу в кухню и захлопнул дверь, первым делом он увидел Фифи — та ерзала на краешке стула и нервно теребила то свой полосатый шарф, то полосатые гетры.
— Наконец-то! — воскликнула она. — Тут к нам вломился чей-то Громила, не знаю, кто его подослал. Гляньте.
Она дернула подбородком, Говард посмотрел в ту сторону и обнаружил, что на стуле возле буфета сидит Громила, загромоздив длинными ножищами и массивными ботинками большую часть кухни. Громила это умел. Голова у незваного гостя была крошечная, а ноги гигантские. Говард внимательно оглядел Громилу. Взгляд его пропутешествовал по выцветшим джинсам в обтяжку, на миг замер при виде ножа, которым Громила чистил грязные ногти на обширных ручищах, и наконец, миновав потертую кожаную куртку, добрался до маленькой круглой головы, терявшейся под потолком. Физиономия у Громилы оказалась глуповатая.
Настроение у Говарда и без того было паршивее некуда. А все Катастрофа виновата: она заставила Говарда встретить ее после школы, потому что он, сильный старший брат, обязан за ней присматривать, — так и заявила. Говард подошел к школе, как раз когда Катастрофа выбегала из ворот, а за ней по пятам гнались двадцать разъяренных маленьких девочек. Катастрофа верещала: «Вон мой старший брат, он сейчас вам задаст! Говард, бей их!» Говард понятия не имел, чем Катастрофа разозлила этих малявок, но сестру он знал как облупленную и догадывался — она наверняка натворила что-нибудь ужасное. Играть роль секретного оружия ему вовсе не улыбалось, но и подвести Катастрофу он не мог. Говард угрожающе завращал в воздухе сумкой, надеясь тем самым распугать девочек. Но их была целая толпа, да таких свирепых, что в конце концов завязалась настоящая потасовка. Мало того что эти девчонки лезли драться, они еще и обзывались вовсю, отчего у Говарда испортилось настроение. И вот он пришел домой, а в кухне сидит неизвестно чей Громила.
Говард плюхнул сумку прямо на кухонный стол. Громила и ухом не повел.
— Это кто? — поинтересовался Говард.
Фифи опять заерзала.
— Просто вошел и уселся, даже не представился, — объяснила она. — Утверждает, будто его прислал некто Арчер.
Для своих лет Говард был крупным. Однако и Громила тоже был крупным для своих лет, неизвестно, правда, каких. И к тому же с ножом. Говард приподнял сумку и снова шумно обрушил ее на стол.
— Ну так пусть убирается подобру-поздорову, — буркнул он.
Получилось не так грозно, как он надеялся.
Тут в разговор встряла Катастрофа.
— Громила, пошел вон! Брысь! — завопила она. — Сумка Говарда обагрена кровью школьниц!
Громила, кажется, заинтересовался — отложил нож и оглядел сумку. Потом произнес густым глуповатым голосом:
— Нет никакой крови.
— А у нас нет знакомых по имени Арчер! — отрезал Говард.
Громила безмятежно ухмыльнулся.
— У папаши вашего есть, — сказал он и вновь принялся чистить ногти.
— От него воняет! — взвыла Катастрофа. — А ну, выставьте его вон! Я есть хочу!
От Громилы и впрямь пованивало — немножко бензином и отчасти тухлыми яйцами, причем стоило ему пошевельнуться, запах усиливался.
Говард и Фифи беспомощно переглянулись.
— Есть хочу! — завопила Катастрофа невыносимым голосом, благодаря которому и стяжала свое прозвище.
На самом деле ее звали Коринна, но стоило ей родиться и открыть рот, как ее тут же переименовали в Катастрофу.
Пронзительный вопль пронял даже Громилу. По его объемистой фигуре пробежало легкое содрогание, хотя головы оно и не достигло.
— Замолчала, — велел он.
— Еще чего! — уперлась Катастрофа.
Громила повернул голову и уставился на нее глуповатыми круглыми глазками на туповатой физиономии. Похоже, такой ответ его изумил. Катастрофа взгляда не отвела, старательно набрала в грудь побольше воздуху, открыла рот и завопила. Папа всегда говорил, что легендарные вопли Катастрофы неизменно расчищали дорогу и освобождали место в поликлиниках и транспорте с тех пор, как ей исполнился месяц. Теперь, к восьми годам, Катастрофа полностью оправдывала свое прозвище.
Громила склонил головенку набок и миг-другой слушал — как будто даже одобрительно. Потом ухмыльнулся и повторил:
— А ну, замолчала.
И метнул в Катастрофу нож.
