Дышать было нечем, рубашка промокла насквозь от пота. Мало того, что на улице – жуткая духота, так ещё и котёл жарит, прямо спиной. Я постоянно вытирал лоб и глаза платком, но всё равно солёные ручьи текли из-под шлемофона, мешая сосредоточиться на наблюдении за местностью, которое я вёл через перископ в командирской башенке.
Танк ехал по размокшей от ливней дороге между утлыми кирпичными домишками с бамбуковыми, частично обвалившимися крышами. Из-за частых обстрелов во всём посёлке не осталось ни одного целого строения. Я высунулся из люка. Так был и обзор лучше, и не так душно. Но из-за дикой влажности даже на улице я чувствовал себя как в бане.
Последние три дня с неба лились безостановочные потоки воды, и солдаты обеих сторон сидели по окопам, но стоило хлябям небесным закрыться, война тут же возобновилась. Бой шёл за посёлок, который целый месяц находился под контролем английских герцогов. Неделю назад командование александрийской армии перебросило сюда полк пехоты и наш танковый батальон и, как только погода нормализовалась, мы пошли на штурм.
Я ехал в однобашенном танке, вооружённом короткоствольной 77-мм пушкой. Машина выглядела неказисто, а большая высота делала её хорошей мишенью. Но зато танк имел серьёзную по здешним меркам защиту. Лобовую броню мы нарастили дополнительными листами так, что толщина стала равняться почти десять сантиметров, борта тоже укрепили. Скорость немного упала, но машина и так резвостью не отличалась, к тому же, когда танк используется в качестве средства поддержки пехоты, манёвренность отходит на второй план. А до иного применения танков тактическая мысль в этом мире пока не доросла.
Вот и сейчас мы двигались вместе с пехотой, которая с винтовками наперевес шлёпала по грязи слева и справа от машины. Взглянув вниз, я мог наблюдать вокруг тёмно-зелёные каски бойцов седьмого пехотного батальона, которому придали мой взвод, состоящий из четырёх машин.
Время от времени грохотали взрывы: работала артиллерия, как наша, так и вражеская. Повсюду раздавалась ружейная и изредка пулемётная стрельба. Другие три танка двигались по параллельным улицам. Бой шёл уже часа два, но потерь у меня пока не было: все машины оставались в строю.
На перекрёстке, к которому мы подходили, взорвался очередной снаряд, подкинув вверх комья земли и расплескав лужу. Пехотинцы шлёпнулись пузом в грязь. Совсем близко пролетел осколок, другой звякнул о броню, но осколки меня не пугали: моя энергетическая защита легко выдерживала их попадание.
Мы миновали этот перекрёсток и подъехали к следующему, на котором дымился вражеский лёгкий танк. За домами поблизости прятался взвод пехоты.
– Кузьма, стоп машина! – крикнул я мехводу. Танк с рывком остановился.
– Не можем наступать, – крикнул мне на плохом английском с сильным французским акцентом пехотный лейтенант, расположившийся вместе с радистом за подбитой машиной. – Пулемёт, – он махнул рукой в сторону, где находилась цель.
– Понял, – ответил я тоже по-английски, хотя понял я лейтенанта с трудом. За три месяца, проведённые мной на фронте, я научился худо-бедно изъясняться на английском, но даже носители языка меня не всегда понимали. Некогда лет сто назад Александрия ещё являлась английской колонией, а теперь это было самостоятельное государство, постоянно воюющее со своими бывшими хозяевами. И кто тут только не встречался: германцы, французы, испанцы, и даже русские, не говоря уже о коренном населении. И русских тут оказалось предостаточно. Так, например, танковая рота, в которую меня определили, полностью состояла из моих соотечественников.
Я спрятался в башню, танк наш протиснулся между угловой полуразрушенной халупой и подбитой машиной и выбрался на перпендикулярную улицу. Я прильнул к перископу и вскоре понял, где засел вражеский пулемётный расчёт: он находился на первом этаже изрешечённого пулями двухэтажного дома с крошечными окошками и большой дырой на втором этаже. Я навёл орудие и приказал зарядить осколочно-фугасный.
Пушка грохнула у меня под ухом, снаряд пробил стену из хлипкого кирпича и взорвался внутри. Застрочил наш курсовой пулемёт. На всякий случай я выпустил ещё один снаряд. Он попал прямо под окном, в котором засел враг. Путь был свободен. Теперь дело за пехотой.
Я высунулся из люка, хотел крикнуть пехотному лейтенанту, чтобы тот наступал, но тут за дальними домами показался дым от трубы. Я нырнул в башню, приказал заряжать бронебойный и прильнул к прицелу.
Из-за угла полуразрушенной хибары в конце улицы выехал, дымя трубой, неказистый танк с длинноствольным орудием в носу и башней на крыше с пушкой мелкого калибра. Наше орудие плохо подходило для борьбы с бронированными целями, а избежать столкновения мы не могли – оставалось надеяться на удачу.
Я медлить не стал: едва вражеский танк показался из-за руин, как я произвёл выстрел, который должен был поразить противника в боковую проекцию. Болванка ударилась об угол корпуса и отрикошетил.
– Кузя, задний ход, за дома, – сказал я. – Ваня, бронебойный.
Наш танк пополз назад, чтобы спрятаться за ближайшее строение. Враг выстрелил почти одновременно из большого и малого орудий. Один снаряд ударил в подбитый танк, а второй – в дом на другой стороне улицы.
