Михаил видел перед собой старую худощавую женщину, которой явно не сиделось на стуле. Возраст ее трудно было определить по внешнему виду. Могло быть за шестьдесят, если судить по ее непоседливости и энергии, а могло быть и под восемьдесят, если определять по морщинам на лице.
– Вас зовут Елена Васильевна Голубева.
– Да, с утра было так.
– А меня – Михаил Егорович Гречка, следователь прокуратуры. Сколько Вам лет, если не секрет?
– Какие могут быть секреты в мои годы. Зимой будет семьдесят. А что? Думали больше?
– Если честно, то думал больше.
– Да я пятнадцать лет отработала на сварке. Сначала танки, потом цистерны. Другие вовсе инвалидами стали, а я только лицо себе испортила. Это сейчас сварочные автоматы, вытяжка, респираторы. А во время войны и после: щиток в одной руке, электрод в другой и без вентиляции…. Как вспомнишь, так вздрогнешь! Вы за этим меня вызвали?
– Вызвал по вашему заявлению. Мне поручили разобраться с ним. Вы подтверждаете, что это Ваше заявление? – Михаил протянул старухе лист сероватой бумаги.
Она бегло взглянула на документ и ответила, даже не делая попытки взять его в руки.
– Мое! Чье же еще?!
– Могли написать от Вашего имени, чтобы оклеветать человека. Такое бывает.
– Там всё – правда!
– Меня смущает одна неточность. Вы пишите, что фамилия этого человека Писаренко. Правда имя и отчество совпадают, но по паспорту и другим документам он Писаренков.
– Букву он добавил, было что скрывать. Кулацкий сынок и, говорят, при немцах в полиции служил. Как в кабинет вошла, сразу его узнала. И он меня узнал, по глазам увидела – испугался.
– Давайте по порядку. Зачем Вы пошли к нему на прием?
– Внучку на работу устраивала. Мой бригадир, Анисимов Николай, у него на сварке работала, еще в войну тоже вечерний институт закончил, потом главным технологом стал. Когда Ирина, моя внучка, на дневной не прошла, зачислилась на вечерний. От нее потребовали устроиться на работу. Вот я и пошла к нему. Говорю, Николай, устрой внучку в лабораторию, она на технолога-термиста учится. Он пообещал: для тебя Ленок сделаю. Он меня всегда так называл. Попросил прийти в кадры и оформить документы. У него в техотделе даже вакансия незанятая есть. Потом заявление завизировал. Отдел кадров ее не в лабораторию определил, а оператором в листопрокатный цех. Я к Николаю, что же получается. Он при мне позвонил замдиректора по кадрам. Долго с ним разговаривал, а потом попросил подождать, пока он с директором переговорит. Только я ждать не стала – в войну два года танки варила. Моя фотография вместе с бригадой в музее завода висит, а он моей внучкой дыры затыкает. Видите ли, в листопрокатном высокая текучесть кадров. Прорвалась мимо секретарши и сразу же его узнала. Ах ты, говорю, кулацкая морда. Мой отец вас раскулачивал, а ты теперь опять сверху и его правнучку в грязную дыру загнал. Мало тебе в детстве морду била…
Сквозь сладкую дрему Лена слышала голос матери:
– Ленка, проснись! Сколько раз тебя звать?! Просыпайся!
Лена прикрыла голову с влажными от росы волосами ватным одеялом. Голос куда-то отдалился, словно провалился в яму.
– Проснись, бездельница! – разразилось громом у самого уха.
Прохлада августовского утра, словно ведро колодезной воды, окатила тело под тонкой ночной рубашкой. Это мать сдернула одеяло. Не открывая глаз, Лена попыталась вернуть одеяло на место. Однако рука описала дугу в пустоте и зарылась в сено, выбившееся из-под рядна. Сено было тоже влажное и прохладное. Лена инстинктивно отдернула руку, поджала ноги и свернулась калачиком, обхватив острые коленки руками.
Мать вернула одеяло на место и потрепала за волосы свою младшую, любимую дочь.
– Проснись, нечем печь растопить. Днем доспишь…
Елена открыла глаза. Опять собирать «кизяк» – сухие коровьи лепешки на дороге. Родители берегли дорогой уголь на зиму. Когда начнется уборка подсолнечника и кукурузы с растопкой будет проще. Лена росла до семи лет в заводском поселке металлургического завода. К деревенскому быту привыкла не вполне.
Год назад отца, горнового доменного цеха, коммуниста и участника революции в счет двадцати пяти тысяч бросили перестраивать село на социалистические рельсы. Здесь он организовал коммуну из беднейших крестьян. Но дело на лад не шло, хоть и дали им в кредит «железного коня» – новенький трактор. Вчера отец за ужином при детях пожаловался матери.
– Не знаю, что делать. Агроном посчитал – урожая не хватит, чтобы вернуть кредиты банку. Как работать – некому, а поесть горазды. Опять нужно выпрашивать ссуду. А тут еще постановление о хлебозаготовках. Как в прошлом году будем изымать хлебные излишки. Причем, есть указание взять максимально. Все крепкие мужики в этом году сократили посевы, чтобы не отдавать почти задаром. Скотину тайно режут. А план заготовок выше…
– Значит, придется его выполнять за счет середняка. Натравили людей друг на друга. Стыдно будет людям в глаза смотреть. Угораздило тебя, не мог отказаться….
– Отказаться, значит положить партбилет. Кто думал, что так получится: сначала НЭП, а потом чрезвычайные меры, уничтожение кулачества как класса.
