— Ева, душа моя, быть может, хватит уже прятаться от наших иберийских друзей? — с откровенной иронией осведомился брат, когда нам принесли чай в библиотеку, которую я упорно не покидала с самого утра.
Эдвард без устали отмечал, что со стороны выглядело так, словно бы я держала оборону от незримого врага. Впрочем, как по мне, враг был вполне зрим, ощутим и на диво упорен в своем желании видеть мою скромную персону.
Начавшийся разговор был мне не по душе, однако в этот момент оставалось лишь набраться терпения, поскольку брат имел привычку высказать собеседнику абсолютно все, что только пожелал высказать, даже если этот самый собеседник постарается прямо во время беседы сбежать, крича от ужаса. Исключений близнец не делал даже для меня, хотя в этом как раз имелась определенная извращенная логика: мы с братом никогда не щадили друг друга, когда речь шла о правде.
— Эдвард, Мануэль меня домогался, разумеется, мне невыносимо его видеть, — почти возмущенно напомнила я, округлив глаза в совершеннейшем недоумении. Ну, должен же, в самом деле, брат вступаться за честь сестры. И совершенно неважно, что сестра может и сама постоять за честь как свою, так и всей семьи разом. — Грубо домогался, между прочим. Мне теперь так… Неловко?
Верного слова для этой нелепой ситуации подобрать никак не удавалось.
— Положим, не тебя, а Чергэн, — напомнил с усмешкою Второй и ласково потрепал меня по щеке, чем возмутил до глубины души, а заодно заставил задуматься: неужели настолько сильно сдала, если Эдвард позабыл, что я все-таки Первая? — И она, как тебе самой прекрасно известно, ничего общего с леди Евой не имеет. Но ты скрываешься от Де Ла Серта не только как Чергэн, но и как моя сестра тоже. Как мне объяснять это Мануэлю и Теодоро? Моя фантазия не так безгранична, как тебе кажется.
Все верно, Чергэн — женщина иного сорта, совершенно другого положения, нежели леди Ева Дарроу, и пусть отношение к дочери лорда Николаса Дарроу имеет, но настолько опосредованное… Однако это в любом случае я. Отделять одну личину — личность? — от другой уже как будто бы и не получалось с привычной легкостью, я не могла принять неуважительное отношение к цыганской шувани настолько же легко, как и прежде. Или все дело в Мануэле Де Ла Серта?
Впрочем, и у леди Евы есть повод избегать старшего сына иберийского посла, что по мнению света, которое звучало тихо, пусть при этом и внятно, вел себя по отношению ко мне не самым лучшим образом.
В общем и целом, после того, как Мануэль настолько открыто и откровенно сказал о своей низкой недостойной страсти к цыганке предмету этой самой страсти, я всеми правдами и неправдами избегала общества иберийца, будучи в равной степени и возмущенной, и раздосадованной поведением своей тайной любви.
И вот теперь Эдварду приходилось бесконечно изобретать приличные и правдоподобные причины моего постоянного отсутствия, но с каждым разом у Второго получалось все хуже и хуже, да и желание лгать все еще близкому другу постепенно таяло, хотя в моей голове упорно не укладывалось, как можно все еще считать своим другом того, что пытается отбить у тебя любовницу, пусть и фальшивую. Даже при условии, что любовница, да еще и простолюдинка не представляет для благородных джентльменов особой ценности.
— Я хотела бы назвать рациональную причину своего поведения… Но, кажется, ее попросту не существует. Мне, разумеется, неловко вот так скрываться… Но не настолько, чтобы терпеть общество Де Ла Серта.
Второй всем видом своим изображал немой укор, однако я стойко проигнорировала попытки апеллировать напрямую к моей многострадальной совести. У нее и так было слишком уж много дел, чтобы обращаться внимание еще и на такие пустяки.
— Ева, ты ведешь себя до крайности глупо. Совершенно на тебя не похоже.
Я смолчала. Порой даже самые умные люди начинают вести себя глупо, а я натворила столько, чтобы хоть о каком-то уме или хотя бы о здравом смысле говорить уже не приходилось. Если бы только брат дознался, что я с кем-то вслепую заключила сделку ради нашего спасения… Подозреваю, он пришел бы в ужас, а заодно и посчитал меня совершеннейшей идиоткой. Я и сама начала подозревать, что мой ум переоценивали все, в том числе я сама, однако в случае со сделкой меня оправдывала полная безнадежность той ситуации, в которой оказались иберийцы, да и мы с братом заодно. Мы со Вторым не могли совладать с разбушевавшейся фэйри без помощи.
Однако, если в случае со сделкой у меня еще были оправдания, то в случае с моими прятками с Де Ла Серта я вела себя поистине глупо, о чем без устали твердили все, даже Эмма, которая едва лишь узнала о ранении Эдварда, наотрез отказалась оставаться в доме дяди Уоррингтона и вернулась в столицу с решительностью, подобающей истинной Дарроу. Убедившись, что Второй не собирается оставлять наш бренный мир, младшая быстро пришла в себя и принялась увещевать меня, пытаясь уговорить сменить гнев на милость и снова подарить Де Ла Серта сомнительную радость общения со мной.
Но, право слово, я положительно не могла ничего поделать с собою. Холодный рассудок покинул меня, и я чувствовала себя обычной молоденькой девицей, нервной и впечатлительной сверх меры. И, как и подобает юной барышне, я трусливо избегала братьев Де Ла Серта всеми доступными способами.
