В морозный февральский день от станции Коноша по небольшой проселочной дороге тощая лошаденка везла легкой рысью сани-розвальни. На большой куче сена, прикрытого стареньким одеялом, сидело трое ребят семи — двенадцати лет. Да и извозчик был немногим старше. Ему едва минуло четырнадцать лет, но он хотел казаться старше и, осознавая важность порученного ему дела, грубоватым голосом прикрикивал:
— Ну, пошевеливайся, непутевая!
Ребятам было холодно, хотя и прикрыты они были большим тулупом. Самый старший паренек сидел сзади, и тулуп едва прикрывал его колени. Ноги в ватных бурках очень мерзли. На пригорке, когда лошадь пошла медленнее, он соскочил с саней и зашагал рядом, чтобы согреться. Вечерело. Вдали показались тусклые огоньки поселка Коношеозерский, лошадь прибавила шаг. Паренек догнал сани и уселся, с любопытством вглядываясь вперед. На душе у Сережи, так звали паренька, было тоскливо. Всего двенадцать лет! А уже столько крутых поворотов произошло на его жизненном пути. И, глядя на приближающийся поселок, он с грустью подумал: «Опять детдом!»
В деревне Ялгуба, пожалуй, самая трагическая судьба в жизни сложилась у Ивана Мугандина.
Первоначально все предвещало хорошую жизнь, и многие в деревне даже завидовали ему. Отца Ивана забрали в армию в самом начале германской войны, и с тех пор судьба его не известна — то ли погиб в окопах первой мировой, то ли в вихрях гражданской войны. Жил Иван с матерью в довольно просторном доме на берегу губы. После обучения в церковно-приходской школе отец определил его сначала подпаском, а затем учеником в плотницкую артель. В ней и остался он работать постоянно.
Артель, возглавляемая Егором Николаевичем Страховым, состояла из семи-восьми человек и пользовалась хорошей репутацией в округе. Чаще Страхова называли просто — артельщик Егор, а в особых, торжественных случаях — Егором Николаевичем. Ему шел уже седьмой десяток, но был он еще крепок в работе, мастер своего дела, строг, но справедлив с товарищами по работе и заказчиками. Второму по возрасту и постоянному помощнику бригадира, Ивану, уже перевалило за тридцать лет. Остальные члены артели были возрастом от двадцати до тридцати лет. Артель имела постоянные заказы на строительство или ремонт домов, амбаров, бань, скотных дворов и других построек. Работать приходилось в разных местах, чаще в Ялгубе, Мандере, Суйсари, Лехнаволоке. Изредка поступали заказы даже из поселка Соломенное и города Петрозаводска. Основной же базой и местом постоянного жительства большинства членов артели была Ялгуба. Здесь имелась своя небольшая мастерская, в которой в основном изготовлялись оконные и дверные блоки, различные мелкие деревянные изделия.
Ивану жилось легко и беззаботно. Он был холост, имел приличный заработок и почти никаких забот по дому. Все домашние дела вела мать, хотя ей уже перевалило за шестьдесят и она часто болела. Своей скотины у них не было, а заготовить, привезти, распилить и наколоть дрова для Ивана большого труда не составляло. В долгие зимние вечера, в свободное время Иван тачал сапоги, подшивал валенки, ремонтировал разную обувь и лошадиные сбруи. Этой работе научил его отец, и теперь она давала ему дополнительный приработок и отвлекала от безделья. Но большей утехой в свободные от работы часы ему служила гармонь, играть на которой его научил также отец. С ней он ходил на деревенские гуляния, свадьбы, а иногда даже брал ее с собой, когда артель работала в других деревнях и вынуждена была временно там жить.
Артельщик Егор отечески относился к Ивану и не раз ему выговаривал:
— Эх, Иван, не надоело тебе ходить холостяком? Тебе уже за тридцать перевалило, пора бы уже своим домашним хозяйством обзаводиться. Да и не пристало в твоем возрасте по гулянкам слоняться.
— Я, Егор, с тобой согласен, да не могу по душе найти девицу, понимаешь — все в разъездах, а нынче девицы любят, чтобы суженый был всегда на виду.
— Это все отговорки. Придется, видимо, мне самому подыскать тебе хорошую хозяйку.
— Нет, Егор, я уж как-нибудь сам справлюсь.
Вскоре эти разговоры забывались, и все шло по-старому. Иван был видным мужчиной. Высокий, статный, с пшеничными усами, не курил, пил в меру. Как взмахнет рыжей шевелюрой, пробежит по клавишам гармони и заиграет плясовую, так поневоле сбегаются девки и парни, а ноги сами пускаются в пляс. Девицы часто его подзадоривали, а он только отшучивался.
Как-то прогуливаясь по улице и тихонько перебирая клавиши гармошки, он внезапно остановился и от удивления даже рот открыл — из раскрытого окна большой избы на него глядела и улыбалась девушка с белокурыми волосами и голубыми глазами. Особенно его удивили глаза. Они искрились, завораживали и затягивали, как в омут. Иван стоял и не мог двинуться с места.
— Чего встал? — засмеялась девица, — закрой рот, а то сорока залетит.
Иван встрепенулся, приосанился, стараясь вспомнить вроде бы знакомое лицо.
— Кто ты, откуда появилась и как звать тебя, красавица?
— Кто я — тебе пора бы давно знать, да видно плохо примечаешь.
— Не хочешь — не говори. А может, придешь в субботу на гуляние?
