Константин Плешаков
Kremlinkam.com
Рассказы
Ученый монах сказал ей, что виртуальная реальность — это подлинная реальность. Это ее расстроило. Во–первых, она не очень поверила монаху: по его словам, так выходило, что то дикое общение, которое они с сыном теперь имели, и было–то на самом деле подлинной реальностью, во что она яростно отказывалась верить всем своим до сих пор стойким сердцем. Во–вторых, она вообще не полюбила монаха, потому что завидовала его матери.
В самом деле, отчего ее сын не сделался таким же, как этот самый ученый монах? Он бы отучился в семинарии или бурсе, или духовной академии — как она там называется. Из окна его кельи (она предполагала, что монахи все–таки живут в кельях) открывался бы умиротворяющий вид на клумбы бархатцев, похожие на занавес Большого театра. Он бы читал толстые умные книги, ходил бы на службу в церковь и пламенно проповедовал бы там с амвона. Конечно, в его жизни имелись бы и неприятные стороны. Ему приходилось бы рано вставать, тогда как сейчас он поднимается не раньше полудня. Его одежда пахла бы затхлым азиатским ладаном, а не новейшим парфюмом от Готье или Сен–Лорана. Он никогда не женился бы, в то время как сейчас ему нет отбоя от женщин.
Правда, войдя в церковную роль и продвинувшись по службе, сделавшись иеромонахом или епископом или папой, он мог бы посылать к заутрене какого–нибудь сладкого юного прелата. Одежда отлично отстирывается в новейших американских порошках. А что до женитьбы, то она не видела ничего, кроме горя, от всех его экс–подруг, в то время как тысячи достойнейших женщин мечтают о том, чтобы скрасить досуг одинокого аббата. По ее мнению, он мог бы легко завести себе гарем из отборнейших прихожанок. Для этого ему было бы достаточно назваться их духовным отцом.
Но нет, ее сын не стал монахом, из его окна открывался вид на бетонную пустыню тропических крыш, и если он и читал толстые книги, ей об этом было ничего не известно. Он действительно поздно вставал, встречался с непотребной женщиной–порномоделью, а какие запахи исходили от его одежды, она просто боялась думать, потому что он жил безумно далеко от нее, в диком Майами, во Флориде.
Действительно, чем теперь пахли его рубашки? Морской водой? Но ведь в море легко утонуть. Горькими сигаретами? В кругу, где он общается, чрезмерно много курят. Какими–то жесткими южными цветами? Но мало ли разнообразных гадов живет в тропических рощах! Несомненно, от него пахло алкоголем. Ах, как она плакала от этого.
Когда в Майами убили Версаче, она просидела у компьютера всю ночь, добиваясь от сына, не задела ли его рикошетом злодейская пуля. Он ответил под утро (в Майами была полночь, и он, должно быть, только что вернулся домой): нет, никакая пуля его не задела. За некоторое время до этого над Флоридой пронесся торнадо; это стоило ей трех бессонных ночей и бог знает на сколько укороченной жизни.
Она погостила у него в Майами — один раз. Она так много плакала, что все, что осталось у нее в памяти от этого края кокоток, миллионеров и отставных бухгалтеров, — это какие–то жестяные вечнозеленые кустарники, похожие на комнатные растения, душные розовые закаты и отвратительный стоматологический хруст песка под ногами. Он же частенько посылал ей весьма лиричные описания тамошней природы. Вечернее море, по его словам, походило по цвету на брюхо семги — радужное, розово–зеленое, в мелких чешуйках прибоя. Над водами носились пеликаны — зобастые, базедовые, тяжелые, первобытные, как само море. Если смотреть на вечернее море или, точнее, на океан очень долго, прижавшись щекой к остывающему песку, то начинало казаться, что море стоит вертикально и что жизнь вообще, оказывается, имеет особую перспективу.
Некоторые строки его посланий повергали ее в ужас и тоску. Чего стоило, например, описание чемоданистых зубастых аллигаторов, нагло лезших на сушу из жарких болот Эверглэйдза! Что ей было до того, что Эверглэйдз был всемирно известным заповедником и что в его трясинах плавали реликтовые полосатые рыбы, а в ярких манграх скрипичными ключами стояли цапли, белоснежные, как ландыши. Все ее мысли были об аллигаторах величиной с автомобиль и более опасных, чем новорусский московский джип.
Однажды сын вообще сделал непозволительную в его возрасте промашку: он в юмористических тонах описал ей майамский пляж ночью. Сама она, пока гостила в Майами, на пляж не ходила ни ночью ни днем: до того ли ей было! Его же описание было просто кошмарно: лукавый свет отдаленных фонарей, придающий пляжу вид лунной равнины, густая чаща цветущих кустов с шуршащими в них насекомыми и, возможно, змеями, одинокие мужчины, бредущие по пляжу, затравленно озираясь по сторонам, юношеские огоньки разбойничьих сигарет, вспыхивающие по обочине кустов...
Бог мой, как можно было написать такое матери!..
После поездки в Майами сын убедил ее купить компьютер. Вот почему она в конце концов спросила неприветливого ученого монаха про виртуальную реальность. Согласившись на электронную почту, она не знала, какое несчастье ее ждет: как только на ее столе появился компьютер, письма от сына прекратились.