Аркадий ДРАГОМОЩЕНКО
КРАТКОЕ ОСЯЗАНИЕ
И этого было вполне достаточно, чтобы. Наклонение или наклонность, или же склонность. Через ручей лежит шаткий мост, каждый шаг идущего отдается у него в голове, каждое колебание возвращает к мысли о целесообразности упоминания "наклонения", "наклонности" или "склонности".
Падающая башня, окольцованная странным желанием не удержать, но только лишь замедлить ее падение. Чего не происходит с погружением тонущего тела. Условием является наличие водоема, бассейна и любого тела, удельный вес которого должен ненамного превышать удельный вес воды. Идеальным было бы такое различие, которое не поддавалось бы исчислению. Любовь в четырех стенах. И этого было достаточно для того, чтобы. В итоге у каждого во взаимодвижущихся пластах "времени" образуется некий один, запаздывающий.
Он все чаще как бы зависает, подобно башне, окольцованной желанием задержать ее от образования или соприкосновения с окончательным пунктумом превращения. Он зависает, растрачивая и без того ничтожное движение, понуждая чувство откликаться ему чем-то, что в это мгновение я назову предощущением покоя. Рассматривая все иллюстрации с нескрываемым отвращением. Однако на то существуют особые причины, о которых позже, когда речь зайдет о внезапном стуке в дверь, изменившем планы многих. Не о них. Учите язык. Он в свою очередь обучит вас, как и где ставить точки. Только не утверждай, что когда ты занимаешься этим, ты изо всех сил стараешься держать глаза закрытыми. Только не говори, что когда ты вот этим занимаешься со мной, ты думаешь обо мне. О чем ты думаешь? Я думаю о том, как звук пилы мерно пропиливает вертикальную щель в темной стене тумана, дождевого шороха, редких всплесков отдаленных восклицаний или лучше о том, как хорошо оказаться в такую погоду вечером у железнодорожных путей, мерцающих рельсов, во власти блуждающих фонарей.
Я думаю о потоках и странных плотинах, которые мы строили в детстве из снега, зачарованно глядя, как вода неукротимо размывает возводимые нами препоны. Я думаю об этом еще и потому, что такое созерцание являлось вслушиванием в упоительную и непонятную радость сознания того, что любое наше усилие изначально обречено благодарным и благоговейным вслушиванием в высшую силу всех миров, пред которой жалкой и ничтожной казалась власть законов, к которым нас приучали столь настойчиво, сколь и терпеливо, как к мысли о будущем. Плотина была Богом, Богом был ручей. И мы потому что заведомо знали обреченность наших усилий, а, стало быть, всего того знания, которому также были обречены, потому как нас называли людьми. Следовательно, я не могла, занимаясь с тобой вот этим, закрывать глаза, потому что границы моего зрения есть границы моего языка, и не говоря о ручье, плотине, отсвечивающих рельсах и тумане, лежащем в зарослях репейника, я не смогла бы этого видеть. Мне требуется несколько больше времени. Нет, не времени, другого, но мне очень трудно сформулировать, чего именно, но несомненно, если дело дойдет до того, рассказ коснется восходящих потоков и снежных плотин, метелей, мокрых волос. В конечном счете я могу сказать, что это мысль о совмещении окружности с плоскостью и о преодолении последней.
История побуждает к тому, чтобы знать, чем она рано или поздно разрешается. Эта точка зрения может быть названа, если ты ничего не имеешь против, аксиологической: ценность возникает в результате появления сокрытого элемента (по воле случая, автора, неведения читателя). Отсутствующий элемент является побуждающим импульсом. Я ничего не имею против, за исключением, пожалуй, окна; оно: напротив. В нем небо и ветви. Дальше, за ними, остальная жизнь. Возможно также сказать, что запланированное отсутствие этого элемента является источником его желания. В итоге семья постигает все свои мрачные тайны, и свет проливается в души. В укрупненном масштабе нация постигает все свои тайны благодаря Царю-психоаналитику, и тот же свет исцеляет их душевные язвы. Царь также есть нескончаемо сокрытый элемент истории. Более того, нескончаемо двоящийся и в своем двойничестве ускользающий в цепи взаимозамещений. История проста: Царь-Отец, он же тот, кто выслушивает бесконечное повествование о самом себе исчезающем. У Григория Нисского каждая вещь стремится к своему собственному Логосу, равно как и человек, через которого такое стремление тварного возможно и происходит. Может ли существовать история изначально исполняющаяся в самой себе?
Некий, запаздывающий в своем соскальзывании в память, пласт времени иногда напоминает голографический натюрморт. Собрание оттисков, умственных слепков. И не было у нее детей, и кручинилась она очень, а муж ее, генерал, и говорит ей: все сделаю для тебя, только прикажи... а ей что... плачет, бедная. И вот был ей сон, что помрет она вскорости и потому наутро говорит она своему мужу, генералу, про весь этот свой сон что видела она во сне Спасителя, и тот ей молвил, чтоб не печaлилась, а мужу своему наказала после смерти на могиле Его фигуру поставить. А почему? Да потому, что детей у нее нет, а так люди собираться будут, поминать. Вот почему! Они мертвы.
