Гейвин Эликзэндр, новоявленный граф Сибрукский в шестом колене, заметив сильную тревогу на лице молодого человека напротив него, вздохнул. Должен был бы сообразить, что невероятное везение в последние несколько часов слишком подозрительно, и вот – пожалуйста! Юнец, кажется, без пенса в кармане.
– Честертон, разумеется, я приму расписки, – сказал лорд Сибрук скороговоркой. Несмотря на досаду, он не собирался прилюдно попирать достоинство юного джентльмена, тем более что это было не в его правилах. – Вы можете погасить их в течение недели.
Сэр Томас прикусил нижнюю губу и, прежде чем поднять глаза на своего противника, покосился на зевак, с интересом наблюдавших за финалом игры, затянувшейся далеко за полночь.
– Если не возражаете, сэр, я бы хотел сказать вам кое-что наедине, – произнес он вполголоса.
Сибрук наклонил голову и, дабы скрыть охватившее его раздражение, постарался принять слегка беспечный вид, что было совсем нетрудно сделать после многих лет практики.
– Джентльмены, развлекательная программа подошла к концу, – обратился он к зрителям, – а дальнейшее, полагаю, не представляет для вас никакого интереса.
Хотя ни в голосе его, ни в интонации не появилось и намека на резкость, толпа быстро поредела.
– У меня… я нахожусь в затруднительном положении, – пробормотал, запинаясь, молодой баронет, как только они остались одни. Уставившись удрученно на поверхность стола, он пригладил нервными пальцами белокурую шевелюру.
– Надо думать, вы не в состоянии оплатить карточный долг. Что ж, я это предвидел, – сказал Сибрук уже ледяным тоном. Нда! А он так рассчитывал на эти деньги… – Надеюсь, понимаете, что я мог бы лишить вас права посещать Уайт-клуб за то, что вы преднамеренно ввели всех в заблуждение баснями о вашей состоятельности.
Сэр Томас мгновенно вскинул голову.
– Нет-нет, это не так! – с жаром возразил он. – Состояние Честертонов оценивается в размерах, о которых я упоминал. Просто как раз сейчас… понимаете, над ним учреждена опека.
Гейвин воспрянул духом.
– Но деньги-то все-таки ваши?
– Да, конечно! Мои и моей сестры. Отец… как мне представляется… довольно странно составил завещание. – Лорд Сибрук уловил в голосе молодого Честертона обиду. – Моя доля наследства значительно превышает те двенадцать тысяч фунтов, что я вам теперь должен. Раз в три месяца мне выдают сумму на расходы, а денег на счету все не уменьшается, но сейчас в моих карманах пусто. – Его глаза наполнились тоской, а Сибрук понял, что мелькнувшей было надежде не суждено сбыться.
Весьма стесненные обстоятельства становились просто угрожающими.
Несмотря на отсутствие титула, майор Гейвин Эликзэндр пользовался известностью в модных кругах, а дамы находили его обворожительным. В одном из сражений он был ранен и теперь слегка прихрамывал, что делало его в их глазах и вовсе романтической личностью. В часы досуга он предавался самым разным развлечениям, так что флер прожигателя жизни немало способствовал тому, что его принимали там, куда был заказан вход многим лицам дворянского происхождения. Последнее сделало его особенно полезным правительству, находившемуся в состоянии войны с Бонапартом, хотя Гейвин уже и не мог участвовать в боевых операциях.
Не отличавшийся особым богатством, он, однако, жил безбедно на жалованье, которое до недавнего времени исправно выплачивало Военное министерство.
Когда Гейвин получил известие о том, что дядя Эдмунд – человек, в общем-то, ему чужой из-за давней наследственной вражды между графом Сибрукским в пятом колене и ныне покойным отцом – скончался от лихорадки, новый лорд Сибрук, получивший титул по праву первородства, впал в состояние, близкое к прострации и эйфории одновременно. Поставив в известность Уайтхолл, он немедленно отправился на север, теперь уже в собственные владения, где его ожидала еще одна ошеломительная новость: вместо кругленькой суммы, на которую он имел виды, дядюшка оставил прорву долгов. Гейвин спустил почти все свои сбережения, однако неоплаченных счетов оставалось порядочно.
По натуре человек никогда не унывающий, он в итоге вернулся в Лондон к прежней жизни. Сдав Сибрук-Хаус в аренду, Гейвин делал вид, будто денег не считает, заботясь более всего о том, чтобы не потерять репутацию завсегдатая лучших лондонских клубов, так как именно там надеялся найти спасительный выход из затруднений. Правда, в запасе у него имелся еще один: титул открыл лорду Сибруку двери в лондонские гостиные, где его встречали с распростертыми объятиями хозяйки и их дочки.
Весной, когда стало ясно, что Наполеон разбит наголову окончательно и бесповоротно, у Военного министерства, естественно, отпала надобность в услугах Гейвина. И, разумеется, его репутация оказалась под угрозой. Следовало ожидать, что маменьки дочерей с завидным приданым в любой момент могли пронюхать о произошедших переменах и уж тогда непременно наказали бы дочкам держаться от него подальше. Одним словом, на его плечи навалилась очередная забота: уберечь доброе имя любой ценой, что, как известно, требует значительных финансовых затрат.
Когда желторотый юнец, что сидел сейчас напротив него, появился в Уайт-клубе и заявил о намерении сыграть в карты, Сибрук оказался не единственным, кто тотчас подумал, что не мешало бы ощипать голубка, распушившего перышки, когда тот во всеуслышание похвалялся громадными владениями и несметным состоянием. В то время как других в основном забавляло хвастовство, молодого Честертона, Сибрук воспринял это как предначертание судьбы. Теперь же он еще раз вынужден был признать, что чудеса – большая редкость.
