РАССКАЗ
Рисунок Валерия Мишина.
…Профессора встречали. Молодой человек в очках подхватил его чемодан, а приветливо улыбающаяся дама взяла профессора под руку и повела по длинному перрону к выходу.
Профессор тоже улыбался. Этот город был ему знаком — сравнительно небольшой южнобаварский город. Булыжная мостовая, крытые черепицей старинные дома, а рядом — громады из стекла и бетона. Втиснутые в узкие улочки машины двигались сплошным потоком: многоместные, длинные — и крохотные, как инвалидные коляски.
Профессор смотрел направо-налево из окон автомобиля: да, многое переменилось с тех пор. Очень давно он здесь не был…
…Гостиница называлась «Глория», номер недорогой: не ванна, а душ, не полированная мебель, а пластик. Профессор раскрыл портфель, вынул термов пластмассовый подносик, банку растворимого кофе, клетчатую полотняную салфетку, разложил все это на широком подоконнике, заменявшем в номере стол. У профессора были свои причуды. Путешествуя, он возил с собой повсюду еще и деревянную собачку, сделанную довольно коряво одним деревенским плотником. Эта собачка как бы олицетворяла для профессора домашний уют — то, что вот эта комната или любая другая станет временным его пристанищем, и он не намерен жертвовать своими привычками, в каком бы городе, в какой стране ни оказался.
А привычек у профессора за его шестьдесят с лишним лет накопилось немало. Ему приходилось часто разъезжать, и, возможно, по этой причине он быстро обживал гостиничные номера, легко ориентировался в незнакомой местности. Любопытство его к новым городам, к жизни их обитателей было весьма умеренным — он столько уже повидал! В его почтенные годы впечатлительность могла оказаться даже вредной, и профессор искал вокруг не новизны, а скорее сходства с чем-то уже известным.
Номера в гостиницах были в общем-то однотипны — то есть все их роднила стоимость. Профессор был не то чтобы скуп — просто привык обходиться малым. Роскошествовать он считал дурным тоном. Рестораны, к примеру, были ему ну просто-таки ненавистны. Ненавистна сама обстановка в них — показная, неестественная. Угодливость или, напротив, хамство официантов, нескромное разглядывание посетителей, ожидающих, пока им принесут еду, — кусок в горло не лез.
Нет, профессор предпочитал кафе, где было куда демократичней и все спешили, занятые только собой. Профессор съедал свою диетическую котлетку без гарнира, выпивал стакан молока и уходил вполне удовлетворенный. Бутерброд с сыром или ветчиной, завернутый в пергаментную бумагу, он клал в портфель, чтобы вечером у себя в номере спокойно поужинать. Костюм профессора не соответствовал никакой моде. Это был именно его костюм: пиджак со множеством карманов и довольно узкие брюки. Да, еще шляпа — только профессор такую носил. Его можно было узнать издалека: узкоплечая фигура в чудной, сплюснутой блином шляпе и длиннополом светлом плаще. В одежде, да я манерах профессора была какая-то чрезмерная аккуратность, педантичность почти комическая — как он поправлял мизинцем свои очки в тонкой металлической оправе! А уголок белого, будто картонного платка в карманчике его костюма! Профессор вовсе не находил в своем поведении ничего забавного, никого и не собирался смешить. Просто он родился больше шестидесяти лет назад, а за это время столько всего переменялось во взглядах людей, в привычках их и во вкусах!
Когда к профессору обращались, он слегка наклонял вбок голову, изображая вежливое внимание. Но взгляд его серых, спрятанных за толстыми стеклами очков глаз был рассеян. Профессор о чем-то своем думал и никого туда, к себе, не пускал. Так уж сложилось: профессор жил один и привык, давно привык к своему одиночеству. Когда-то у него была семья, жена и дети, но он об этом ни с кем не говорил — не мог говорить.
Профессор шел по булыжной мостовой, скользкой от недавнего дождя, и старательно глядел под ноги. Люди его не интересовали — какое ему было дело до них! Чужие люди, чужие судьбы, и город этот тоже чужой. Хотя он и бывал здесь — ах, как давно это было…
Этот город. Булыжная мостовая. Домики, крытые черепицей. Занавеси на окнах. За занавесками — люди, их скрытая от посторонних взглядов жизнь. И тогда обитатели этих домов прятались за крахмальными занавесками — не знали, делали вид, что не знают о том, что творится вокруг. А не знать было нельзя. Слишком громко орали репродукторы и топали по мостовой солдатские сапоги!
Этот город… Профессор шел не поднимая глаз, не желая видеть, знать, что сейчас за этими занавесками. Не для того он приехал сюда — не вспоминать приехал.
Горничная в гостинице сообщила, что в его отсутствие звонили, сказали — позвонят поздней. Профессор слушал, склонив голову набок, по-птичьи. Горничная была пожилая, наверно, одних с ним лет. И, возможно, она тоже жила в этом городе тогда. Мыла, терла свои окна, крахмалила занавесочки, в то время как ее муж или сын гулко чеканили шаг…
— Благодарю вас, фрау, — сказал профессор и пошел по длинному гостиничному коридору мимо ряда высоких белых дверей. Открыл ключом свой номер, вошел: на подоконнике ждала деревянная собака с желтым пуговичным глазом.