Том с презрением захлопнул книгу, которую читал уже полчаса. На обложке красовалось название — «Искусство компромисса». «Какая чушь!» — подумал он, поднося к губам чашку ароматного зеленого чая, стоявшую все это время рядом на столике и смиренно ожидавшую свою участь. Он подошел к зеркалу и, уже в который раз за сегодняшнее утро, взглянул на себя. «Разве можно идти на это? Позволить каким-то ублюдкам управлять тобою?», — сказал он своему изображению в зеркале, — «Никогда!». Изображение улыбнулось и кивнуло головой. Теперь все будет по-новому.
Солнце слепило глаза, несмотря на солнцезащитные очки, настолько темные, что в них можно было даже сваривать металл. Том шел по набережной, что-то небрежно насвистывая, кажется, Бетховена. Он никогда не понимал музыку и не интересовался ею. Когда-то родители пытались даже отдать его в музыкальную школу. Подумать только — заставить ЕГО учить все эти ноты и аккорды! Какая дрянь! Тома даже немного передернуло, словно холодок внезапно пробежал по спине, хотя на улице и было невыносимо жарко. Он вынул из кармана пачку сигарет, достал одну и закурил, с наслаждением втягивая в себя дым, отдающий вишневой косточкой — сигареты были не совсем простые, — «даже совсем не простые», — подумал Том. Дядя специально для него привозил их откуда-то с Ближнего Востока. Том очень гордился ими и всегда угощал знакомых, или просто стрелявших, с целью посмотреть на их реакцию. Народ обычно брал их с благодарностью и, немного отойдя в сторону, закуривал и делал первую затяжку, искоса глядя на удерживаемую редкими зубами красивую, коричневато-блестящую сигарету, немного отливавшую золотом. Тут-то и начиналось самое интересное. Том буквально всегда читал на лице закурившего одни и те же мысли: «X@#$%!)*!» (непереводимый поток национальных ругательств) «Травка? Наркота? Отрава! Ы-ы-ы!» — народ уже был готов схватиться за горло, ожидая что его немедленно сведет судорогой от спрятанного мышьяка в сигарете или цианистого калия в фильтре. Том в это время с ухмылкой подходил и злополучному курильщику и добродушно хлопал его по плечу — «Да все нормально старина!», — весело говаривал он, глядя в округлившиеся глаза субъекта, — «Нет там никакого мышьяка и калия этого, как его там, цианистого. Это особый сорт табака с примесью вишневой косточки — разводится исключительно на плантациях Хрен-его-знает_ибн_какого араба. Великий человек!». Субъект бросал на Тома благодарный взгляд и, уже прочувствовав всю прелесть восточного табака, с наслаждением докуривал остатки сигареты. Да, Том любил шутки и не любил компромиссы. Он сам не знал почему. Просто они ему не нравились. «Да даже и не то, чтобы не нравились», подумал Том, «просто это не в моем стиле». Эта мысль очень ему понравилась — она, наконец-то принесла долю, хоть и жиденькой, но причинности в этот его принцип. «Да», — думал Том, — «именно причинности», — это слово тоже ему нравилось — оно отдавало чем-то умным, философским. Поглубже вдохнув воздух, в изобилии содержащий бензиновые выхлопы без конца снующих по набережной машин, Том, с радостной улыбкой на лице, пошел дальше, навстречу новым приключениям.
«… ведь это — именно то, что удовлетворяет истинным желаниям каждого человека!», — слова Тома эхом отдавались в огромной аудитории, прижав своим пафосом и без того очумевших слушателей. «Компромисс — яд, всосанный в нашу кровь с блистательным», — Том выдавил это слово именно так, как и хотел — с истинным и смачным сарказмом — он долго тренировался дома, записывая его на пленку и потом прослушивая под собственное удовлетворенное кивание, — «родительским воспитанием!». Зал потонул в громогласных рукоплесканиях. Том поклонился, не сумев сдержать победную улыбку, и с важностью сошел со сцены, удалившись в комнату для выступающих. На одной из его лекций, посвященных его любимому принципу бескомпромиссности — один из слушателей — средних лет мужичок с небольшой лысиной, торчавшими во все стороны растрепанными волосами и безумным хитроватым взглядом — классический доктор психиатрии — даже покрутил пальцем у виска, выражая тем самым, видимо, крайнюю нездоровость говорящего. Но Тома это больше позабавило, чем озаботило. Его перло. Точнее сказать, пропирало, все последнее время, начиная с того самого памятного утра, когда его собственное изображение в зеркале, безумно улыбаясь, кивнуло ему в ответ на слова о презренности всего компромиссного. Что-то странное было в том лице, смотревшем на него из зеркала, но что именно, Том понять не мог, да и особо не пытался.
— В-о-он тот, красненький, — Том указал бабульке из киоска, где продавали лотерейные билеты, на красновато-желтый кусок картона, выставленный на витрине, на котором черными, с тенью, буквами было написано: «Дык что, вас прет? А, может быть, проверим?».
— Чего? — старушка поднесла руку к уху, чтобы лучше слышать слова маленького, но наглого господина, стоявшего на улице по ту сторону витрины, и попыхивающего сигареткой.
— Вот тот красный, говорю, давай! — сказал Том, сняв темные очки и взглянув на бабульку глазами, в которых, как он думал, должно было быть написано все то, чего он от нее хотел. И ни словом больше. «Ну, может, и чуть-чуть побольше, — подумал Том, — но печатать не будем.» Ок. Не будем.
