…в некоторых источниках говорится о том, что французское слово «grimoire» означает «колдовская книга». Однако подобный перевод выглядит довольно натянутым и необоснованным. Истоки именования магических текстов гримуарами в другом. «Grimoire» буквально переводится с французского как бестолковщина, неразбериха и неразборчивый почерк. Такое толкование выглядит вполне обоснованным, учитывая тот факт, что гримуары являлись непонятным набором несуразицы для непосвящённого в магию человека. Они были громоздкими, тяжёлыми для понимания книгами. Гримуары намеренно составлялись настолько запутанно и противоречиво, насколько это было необходимо для того, чтобы их не смог понять каждый любопытствующий профан. Зачастую гримуары писались на непонятном либо древнем языке. Проблемы в понимании гримуаров подтверждает распространённая легенда о том, что их мог прочесть только владелец. Впоследствии эта легенда обросла новыми фантастическими слухами, в частности тем, что страницы гримуаров приобретают багряный, обжигающий глаза цвет, когда к ним приближается кто-либо, кроме их владельца; при использовании же гримуаров их хозяином, страницы приобретают белый цвет, а текст становится чёрным, тем самым, гримуары позволяют себя прочитать.
Бесконечное Рождество
Новых историй нет, и в мире их существует всего четыре.
Первая — это история об укрепленном городе, который штурмуют и обороняют герои.
Вторая — это история о возвращении.
Третья история — это разновидность второй, рассказ о поиске.
И четвертая история -
рассказ о самоубийстве Бога.
Хорхе Луис Борхес
Давным-давно жил в глухом темном лесу старый мельник с маленькой дочерью. Жил в месте, из которого не было выхода и в которое не было входа. Как они сами туда попали — непонятно, но жили они там с незапамятных времён. Почему мельник — мельник, откуда взялась мельница в лесу, где мать его маленькой дочери и почему оттуда, где они живут, нет выхода — на эти вопросы не мог ответить даже сам мельник. Так и жили они, привыкнув не обращать внимания на маленькие неувязки в кружеве повседневности. Мельник ухаживал за маленьким огородом, ходил за грибами и ягодами, а его дочка играла сама с собой в прятки в разваливающейся мельнице.
Был там ещё кое-кто. В чаще леса на высоком холме с незапамятных времён стоял замок, а в замке жил колдун. Никто его никогда не видел, но мельник с дочерью откуда-то знали, что он очень стар — старше мельницы, старше замка, старше горы, старше места, где все они жили, и, наверное, старше даже этих самых незапамятных времён. Знали они ещё, что носит колдун длинный чёрный плащ, остроконечную шляпу с широкими полями и старую залатанную рабочую рубаху. Колдун жил в своём замке и даже носа не показывал наружу.
Шли годы. Мельник не старел, его дочка не взрослела и всё так же играла сама с собой в прятки, колдуна никто не видел. С незапамятных времен время в этом месте замерло.
Однажды под Рождество, когда всю землю покрыл пушистый снег и продолжал падать, воздух стал удивительно вкусным, а звезды — яркими, когда в кухне на столе уже стояли готовые пироги, мельник подумал: «Каждый год все повторяется. Мы что-то делаем неправильно, и повторению нет конца». Он подозвал дочку и сказал ей:
— Позови колдуна в гости. Скажи, что нам всем лучше держаться вместе сегодня. В этом месте так одиноко вечерами.
Подойдя к замку колдуна, дочка мельника заметила, что это, пожалуй, единственная постройка здесь, на которой в полной мере отразился ход времени. Стены, сложенные из серых каменных глыб, покрыл мох, башня покосилась, подъёмный мост утонул во рву, а ров высох. Снег падал и таял на вросшей в землю угрюмой громаде.
Колдун сидел у камина в одной из комнат южного крыла замка. Всё вокруг было покрыто пылью, паутиной и терпкой, припорошенной временем печалью.
— Уходи, — сказал он девочке.
— Но ведь вы даже не знаете, что я хотела вам сказать!
— Я всё знаю. Уходи, — он оказался вовсе не старым на вид, безбородым и совсем не злым, а скорее уставшим от всего на свете. Колдун сидел в ветхом кресле перед тускло горящим камином и, не отрываясь, смотрел на огонь серыми глазами без ресниц. Огонь медленно умирал и всё никак не мог умереть по-настоящему.
Дочка мельника подошла совсем близко к камину и поворошила угли кочергой. Длинные искры задрожали над ними, покружились в призрачном танце и пропали в дымоходе.
- Вы не можете знать всё. Мир меняется каждый миг.
Колдун посмотрел на девочку и тяжело вздохнул.
— Этот мир не меняется, и ты это знаешь. Ты — дочка мельника и пришла пригласить меня встретить рождество с тобой и твоим отцом.
Он снова вздохнул, снова уставился на огонь:
— Я не тот, с кем радостно будет встретить Рождество. Я злой, угрюмый и нелюдимый. Я не хочу никого видеть, и никто мне не нужен.
— Но почему вы такой?
— Да потому что я и не могу быть другим. Уходи, — в третий раз произнёс колдун, поднялся с кресла и, подойдя к стоящему у стены столу, принялся листать какую-то свою колдовскую книгу.
Дочка мельника посмотрела на пол. В вековой пыли были чётко отпечатаны все её следы — от двери до камина, и все следы колдуна — четыре свежих отпечатка от кресла к столу.
