Эти ежегодные встречи мы называли «капустниками» в память о далеких призрачных временах, когда мы были студентами. Уже стоит на Ленинских горах университет, и пятиэтажный ковчег физфака давно обжит новыми поколениями будущих Ломоносовых и Эйнштейнов, физики и лирики давно спорят в благоустроенном зале с звуконепроницаемыми стенами, а мы не можем забыть сводчатые подвальчики под старым клубом МГУ на улице Герцена. И каждый год мы собираемся здесь, смотрим друг на друга и ведем учет, кто есть, а кого уже нет. Здесь мы разговариваем про жизнь и про науку. Как и тогда, давным-давно…
Так было и на этот раз, но только разговор почему-то не клеился. Никто не высказал ни одной идеи, никто не возразил тому, что было высказано, и мы вдруг почувствовали, что последняя интересная встреча состоялась в прошлом году.
– Мы вступили в тот прекрасный возраст, когда идеи и взгляды наконец обрели законченную форму и законченное содержание, – с горькой иронией объявил Федя Егорьев, доктор наук, член-корреспондент академии.
– Веселенькая история! – заметил Вовка Мигай, директор одного «хитрого» института. – А что ты называешь законченным содержанием?
– Это когда к тому, что есть, уже ничего нельзя прибавить, – мрачно пояснил Федя. – Дальше начнется естественная убыль, а вот прибавления никакого. Интеллектуальная жизнь человека имеет ярко выраженный максимум. Где-то в районе сорока пяти…
– Можешь не пояснять, знаем без твоих лекций. А вообще-то, ребята, я просто не могу поверить в то, что уже не способен воспринимать ничего нового, ни одной новой теории, ни одной новой науки. Просто ужас!
Леонид Самозванцев, кругленький маленький физик с уникальной манерой говорить быстро, проглатывая окончания и целые слова, вовсе не походил на сорокапятилетнего мужчину. При всяком удобном случае ему об этом напоминали.
– Тебе, Ляля, жутко повезло. Ты был болезненным ребенком с затяжным инфантилизмом. Ты еще можешь не только выдумать новую теорию пространства – времени, но даже выучить старую.
Все засмеялись, вспомнив, что Ляля, то бишь Леня, сдавал «относительность» четыре раза.
Самозванцев быстро отхлебнул из своей рюмки:
– Не беспокойтесь, никаких новых теорий не будет.
– Это почему же? – спросил Мигай.
– Не то время и не то воспитание.
– Что-то непонятно.
– Я не совсем правильно выразился, – начал пояснить Ляля. – Конечно, новые теории будут, но, так сказать, в плане уточнения старых теорий. Вроде как вычисление еще одного десятичного знака числа «пи» или прибавление к сумме еще одного члена бесконечной прогрессии. А чтобы создать что-то совершенно новое – ни-ни…
Самозванцев сделал ударение на слове «совершенно»…
Услышав, что у нас завязывается разговор, к нам начали подходить ребята из разных углов низенькой, но широкой комнаты.
– Тогда определи, что ты называешь «совершенно новой теорией».
– Ну, например, электромагнитная теория света по отношению к эфирной теории.
– Ха-ха! – как бы очнувшись от дремоты, громыхнул Георгий Сычев. Он поднял алюминиевый костыль – грустный сувенир войны – и, ткнув им Лялю в бок, обратился ко всем сразу: – Этот физик хочет нам сказать, что Максвелл не есть следующий член бесконечной прогрессии после Юнга. Ха-ха, батенька! Давай новый пример, а то я усну.
– Ладно. Возьмем Фарадея. Он открыл электромагнитную индукцию…
– Ну, и что?
– А то, что это открытие было революционным, оно сразу объединило электричество и магнетизм, на нем возникла электротехника.
– Ну, и что? – продолжал настаивать Сычев. Как большинство безногих, он был склонен к полноте. Сейчас он был просто толстым, с рыхлым, сильно состарившимся лицом.
– А то, что Фарадей не имел никакого понятия о твоем Юнге и его упругом эфире. И ни о каком Максвелле. Это Максвелл затолкал Фарадея в свои уравнения.
Сычев закинул голову и неестественно захохотал.
– Перестань ржать, Жорка! – прикрикнул на него Мигай. Что-то в Лялиных словах есть. Говори дальше, Ляля, не обращай на него внимания.
– Я уверен, если бы Фарадей был умным, ну, хотя бы таким, как мы…
Ребята вокруг весело загалдели.
– Не смейтесь, если бы он был таким умным, он бы не сделал ни одного открытия…
Все мгновенно утихли и уставились на Самозванцева. Он растерянно мигал, держа рюмку у самых губ.
– В методе слепых проб что-то есть. У нас в институте работает целая группа толковых парней и девчат. Они никогда не лезут в журналы, для того чтобы найти там намек на решение задачи. Они просто пробуют. Делают и так и сяк, как попало. Вроде Фарадея.
– Вот видишь! У них что-нибудь получается?
– Представьте себе, да. И, нужно сказать, самые оригинальные решения получаются именно у них…
Федя, наш член-корреспондент, не выдержал:
– Сейчас вы начнете доказывать, что научной работой лучше всего заниматься, ничего не зная. У физиков всегда есть склонность, поиграть в парадоксы. Но сейчас не тот возраст…
– Надоел ты со своим возрастом! Пусть говорит Ляля. Значит, Фарадей, говоришь, работал вслепую?
– Конечно. Он был просто любознательным парнем. А что будет, если по магниту стукнуть молотком? А что будет, если его нагреть докрасна? А будут ли светиться у кошки глаза, если ее подержать голодной? И так далее. Самые нелепые «а что будет, если…» И вот, задавая себе кучу вопросов, он отвечал на них при помощи эксперимента. Поэтому он и наоткрывал тьму всяких явлений и эффектов, которые дальше оформили в новые теории. А вот нам, умным, кажется, что больше не существует никаких «а что будет, если…» У нас теория на первом плане.
