В очередной раз Бени предстояло лететь на этом убогом самолете. «Боинг-747» держал курс на острова Индийского океана и вместил такое количество пассажиров, что их везли как груз. Экипаж прозвал этот рейс «помоечным» — за первые же два часа полета самолет превращался в мусорную свалку.
Стюардессы со стюардами повели на посадку длинную очередь пассажиров; в хвостовой отсек размещали индийцев, китайцев, метисов и туристов — их легко было узнать по одежде, — и повсюду на всех языках мира орали дети. Стоило Бени увидеть стюардессу, обслуживающую ее сектор, как сразу стало ясно — от этого путешествия не стоит ждать ничего хорошего. Долговязая сорокалетняя кляча, тощая и дряблая, с жестким тонкогубым лицом и обесцвеченными всклокоченными завитушками. Эдакая помесь вожатой отряда скаутов и тетушки Терезы, которую Бени ненавидела, — такая же злобная и отталкивающая. Наверняка на этот помоечный рейс ее просто сослали и этим положили конец ее карьере. Коллеги держались от нее подальше, а два безумно веселых стюарда корчили рожи у нее за спиной. Паршивое начало!
— Проходите! Проходите! — кричит «вожатая», подгоняя индианку, та с большим трудом протискивается, в одной руке у нее младенец, в другой огромная сумка, которая застревает в проходе, еще двое малышей цепляются за подол. Сзади без багажа шагает молодой муж, его руки заняты тем, что он что-то выковыривает из зубов.
В салоне головного отсека просторнее; он считается бизнес-классом и заполнен реюньонскими чиновниками, летающими за казенный счет, и состоятельными островитянами, которые, глядя на то, что творится в хвостовом отсеке, ничуть не жалеют о потраченных деньгах — зато можно сидеть поудобнее и кушать повкуснее. Бени хорошо знаком этот тип людей. Чего стоит одна только семейка Люнерецев — она заметила их еще в зале ожидания Орли. Папа, мама и близняшки Вирджиния и Каролина. Они живут в городе Керпипе и доводятся дальними родственниками по бабушке со стороны отца. Хотя на Маврикии все белые доводятся друг другу какой-нибудь родней, их осталось не более двух десятков семей, они живут обособленно и в смешанные браки с индийцами, китайцами и метисами не вступают. В детстве Бени училась в колледже Сестер Лоретты в одном классе с близнецами Люнерец. Уже тогда они были здоровенными дылдами с огромными косами и выступающими челюстями, из которых торчали зубищи размером с детскую лопатку. Вивьян, с его особым чувством юмора, прозвал их «детки-людоедки» и описывал, как они обгрызают детские окорочка. При таких габаритах поражали их тонкие писклявые голоса — куда больше им подошли бы такие, что сродни пароходным гудкам в туманную ночь.
Вот и сейчас Бени сделала вид, что не заметила их, но визгливая Вирджиния де Люнерец истошным голосом стала окликать ее по имени. Улизнуть было невозможно, и Бени пришлось подойти поздороваться с ее родителями, моля Небо, чтобы они не висли на ее шее всю дорогу. К счастью, тщеславие Люнерецев обязывает их путешествовать только бизнес-классом, и это избавляет ее от такого соседства.
Каролина Люнерец мигом определила, что у Бени билет не в бизнес-класс, и тут же запричитала:
— Бедняжка, ты в этом салоне!
— Да, — съязвила Бени. — Я деньги коплю, хочу просадить их в казино. А потом, там, в хвосте, люди повеселее.
Это выходит далеко за рамки понимания Каролины. Она морщит свой кроличий нос, розовый от прыщей.
— Ты — и на равных со всеми этими индусами!
— А знаете что, — злорадно добавила Бени, — честно говоря, я просто боюсь, ведь когда самолет падает, именно носовая часть разбивается всмятку. Статистика! Погибших собирают по кусочкам и сваливают в одну кучу не сортируя. А потом эту студенистую кучу закапывают в одну могилу. А вот в хвосте шанс остаться в живых все-таки есть.
Содрогнувшись, Изабель Люнерец поспешно перекрестилась, и все ее тяжелые золотые цепочки задрожали.
— Хватит рассказывать всякие ужасы, Бени! Ты накличешь на нас беду!
Она уже не обмахивала свое декольте, от этого даже климактерический прилив у нее внезапно прекратился.
В это время ее муж, коротко стриженный господин с аккуратными усиками, как у отставного английского офицера Индийской армии, и тугим воротничком вокруг тощей шеи, делал вид, что читает «Файнэшнл», а сам исподтишка бросал нескромные взгляды на длинные-предлинные ноги Бени де Карноэ, открытые почти до самых бедер, декорированных короткой розовой юбочкой.
Это заметила и мамаша Люнерец и перевела разговор на болезненную для Бени тему: надо же поставить на место эту наглую девицу, которая вместо того, чтобы носить траур по усопшей бабушке, так непристойно оголилась.
Хотя чему тут удивляться при таких-то родителях: полоумная мать-англичанка, которая торчит на Пунт-д'Эсни, и папаша, который вообще сбежал.
— …Я вот что хотела тебе сказать, Бени… когда мы узнали ужасную новость о смерти бабушки, мы были по-тря-се-ны, ведь правда, Гаэтан?.. Несчастная Франсуаза! Так вдруг! С чего бы это? Не такая уж и старая…
Достало. Соболезнование этой идиотки как жало вонзилось в незащищенное место, и Бени почувствовала вдруг нестерпимую боль. Она застыла. Когда тетя Тереза известила ее о смерти бабушки, она не заплакала; прошла целая неделя, а она не могла это осознать, она не верила, а тут вдруг судорожная боль поднялась откуда-то снизу и комом встала в горле — и все это здесь, посреди аэропорта, на глазах у этой стервы Люнерец, которая с таким злорадством ожидает ее реакции.
