Посвящается
трём сёстрам-кочевницам
Марии, Лидии и Анне,
которые всегда там,
где в них более всего нуждаются.
Это случилось поздней ночью. Дар, полученный от предков, обрёл реальные формы и проявил себя столь неожиданно, что поверг носительницу его в недоумение. Неведомое прежде желание, не приказ, но совет, данный кем-то внутри неё, побудил подойти к окну. Шторы, словно живые, раздвинулись перед нею, окно отворилось, и лёгкие наполнились ночным незнакомым воздухом. Это не был воздух города, вдыхаемый с детства. То был воздух, напоённый магическим ароматом странствий…
Не без опасения наполнив им грудь, она ощутила слабое головокружение. И тут же тело обрело лёгкость, а следом — невесомость. Казалось, душа покидает его и устремляется ввысь к звёздам в бескрайнее пространство вселенной. Страх охватил мгновенно и мгновенно покинул. Восторг, ранее неизвестный душе, проник во всё её естество. Она сбросила бремя бесконечных забот, позабыла то, что непрестанно тяготило душу, воспарила, наслаждаясь свободой и ощущением полёта. Она не видела под собой ни земли, ни домов, ни деревьев. Будто в одно мгновение очутилась во вселенной. Все члены не находили опоры и не нуждались в ней. И она совсем не боялась этого. Она знала, что опасности нет, что это — не смерть. Это жизнь, о которой она даже не могла мечтать. Это освобождение.
Мысли покинули голову и вернулись, лишь, когда тело упокоилось, оказавшись на земле, в осеннем кружевном лесу, на ароматной жёлтой листве, в море прохлады и свежести грядущей зимы. Кругом не было ни души, но и это не испугало. Тот советчик, что поселился теперь в мозгу, утверждал, что бояться не следует, что всё идёт так, как дóлжно.
Оглядев себя с ног до головы, она обнаружила необычные одежды на своём теле, которые напоминали средневековое платье британской крестьянки. Трудно вспомнить, какая одежда была на ней дома, но в своём новом платье она чувствовала себя вполне уютно.
Однако было холодно и сыро. Это заставило двигаться.
«Да это сон… Этот лес я уже видела… Во сне. Голубое небо, жёлтые листья и я, вся в белом, лечу над лесом, меж ветвей, над ворохом опавшей листвы. Страшно… Я не умею летать. Ноги поднимаются выше головы, и тело переворачивается в воздухе. Я не могу снова принять удобное положение. Надо как бы уйти в себя, начать сон заново, чтобы выйти из отвратительно пугающего кульбита…
…Стоп. То был действительно сон. А теперь всё очень реально. Похоже на прогулку по лесу. Подозрительно тихо вокруг. Да это же осень, и птицы давно уняли свой щебет.
Ноги вынесли на дорогу, не широкую: только, чтобы разминуться двум всадникам. Странно, что именно это: мысль о всадниках пришла ей в голову.
До неё донёсся глухой стук о плотную землю. И, как сквозной порыв воздуха, как первая волна прорвавшейся плотины, как рывок сердца в груди брошенного с высоты тела, на неё обрушился гигантский ужас на вороном коне, сверкающий тёмным металлом своих доспехов и оружия! Все движения лошади и её всадника были тяжелы и замедленны. Казалось, что мощь и сила не позволяют им быть стремительными. Воздух стал густым и плотным, звуки увязли в нём. Стук копыт, скрежет железа, лошадиный сап и ещё какой-то странный, будто колокольный, гул вползли в уши, заполонили череп, пытаясь разорвать его изнутри…
Ей хотелось вспомнить его лицо. Было ли оно открыто или спрятано под забралом? А было ли вообще что-нибудь под забралом? Она снова лежала на земле лицом вниз, головой по направлению движения всадника. Рот, забитый дорожной пылью и опавшей листвой, болел. Привкус крови вызывал тошноту и головокружение. В ушах глухо, и далёкий, едва слышный свист на одной не реально высокой ноте. Ладони тоже болели. Она рассмотрела свои руки. От ухоженных ручек старой девы, с идеальным маникюром и лаком не осталось и следа. Руки не узнать. Может и лицо, и тело уже не те, что она видела последний раз в зеркале дома? Эти чужие руки стали шарить по лицу, стараясь нащупать знакомые черты, забираться под новые одежды… Нет, это была она. Только волосы длинные под чепцом, лицо без макияжа, кожа на щеках грубая и обветренная.
Она решила, что положение её тела — знак, и идти следует за ужасом на вороном коне. А то, что первым в этом мире ей повстречался ужас — воплощение зла, тоже знак?
Ступая по ковру из опавших листьев, она чувствовала, как хрустальная чаша осеннего воздуха наполняется тончайшим фимиамом, исходящим от этой листвы — последним свидетельством увядающей красоты засыпающего леса. Боль и тяжесть в голове стали проходить. Вместе с этим вернулась способность мыслить. Память стала извлекать из глубин сознания то, что никогда не было нужно прежде, но что теперь, возможно, принесёт пользу.
Почему-то именно сейчас в памяти ясно нарисовалась картина далёкого детства. Лето. Она играет во дворе деревенского дома с мячом. Дедушка, которого она едва помнила, сухонький, седой и бородатый, в круглых роговых очках улыбается беззубым ртом. Ей и невдомёк, что игра немного необычна, даже странна. Она никогда раньше не вспоминала этот случай, а вот теперь… Мячик резво скачет вокруг колодца, а она сидит у ног дедушки и только подбрасывает ручки вверх, словно ударяя ими по мячу. Тогда она думала, что это нормально: так играть. Дедушка обнял её, поцеловал в лоб и сказал: «Теперь я могу умереть спокойно». И умер, очень скоро умер. В свою последнюю ночь он позвал к себе её. Вокруг стояли и сидели родители, тётки и дядьки, взрослые братья и сёстры. Все маленькие спали. А он, на миг придя в себя из предсмертной агонии, попросил разбудить её, на ощупь взял за руку и умер… Даже не взглянув на неё.
