Просыпаюсь, переворачиваюсь навзничь, и первое, на чем останавливается взгляд, — два «клопика» на потолке. Один — прямо надо мной, другой — поближе к люстре.
Свежие, темно-розовые. Минут через пятнадцать сольются с окружающим фоном, вылиняют, поблекнут.
— С добрым утром, — приветствую их, потянувшись. — Милости просим в наши пенаты. Увлекательных зрелищ не обещаю, но…
Пришельцы безмолвствуют и вообще делают вид, будто сказанное к ним не относится. Выбираюсь из-под простыни, влезаю в тапки и в чем мать родила, не таясь, дефилирую в туалет. На косяке, аккурат напротив унитаза, расположился еще один «клопик», побледнее. Должно быть, чуть раньше приполз. Чей же это, хотелось бы знать, десант? Кто вас, «клопики», ко мне запустил: соседка слева или соседка справа? Наверное, слева. Ту, что справа, голые мужики вроде бы уже интересовать не должны.
— Ай-яй-яй… — укоризненно говорю я микроскопическому соглядатаю. — И не стыдно?
Воссевши на стульчак, запрокидываю голову, оглядываю чистые беленые углы. Удивительно, однако с некоторых пор (сами знаете, с каких) куда-то подевались пауки: то ли механическая мелюзга достала их радиоволнами, то ли самим фактом своего присутствия. Соседка (та, что справа, пенсионерка) тревожится, говорит, будто паук — к деньгам, стало быть, отсутствие пауков — к безденежью. Мне бы ее заботы!
Не знаю, кто окрестил «клопиков» «клопиками», но словцо настолько всем пришлось по вкусу, что официальное их название забыто напрочь. Кругленькие крохотульки, в неактивированном состоянии сохраняющие рубиновый оттенок, — конечно, «клопики». Вдобавок состоят в близком родстве с «жучками». Разница в чем? «Жучок» только подслушивает, а «клопик» еще и подсматривает.
Дверной (точнее, бездверный) проем, разделяющий коридорчик и комнату, прорублен прежними владельцами квартиры чуть не до потолка и превращен в турник. Большое им за это спасибо!
Прежде чем стать на цыпочки и ухватиться за металлическую трубу, обметаю ее веником, а то был уже случай: взялся не посмотрев и раздавил одного, причем с омерзительным влажным хрустом. Черт знает, из чего их делают: внутри что-то липкое и клейкое, как сироп.
Итак.
Веник — в угол, пять раз подтянуться прямым хватом, пять раз обратным, двадцать раз отжаться от пола на широко раскинутых руках, мельком взглянуть в зеркало и с удовлетворением отметить, что отразившийся там обнаженный мужчина молод не по годам. Рыло, правда, неновое, но тут уж ничего не попишешь.
Оба «клопика»-новосела успели к тому времени порядком обесцветиться, хотя врожденной розоватости не утратили.
— А? — подмигиваю им. — Ничо смотрюсь?
Странно. С кем из ровесников ни поговори, все стоном стонут от их нашествия, а мне хоть бы хны. Приятно, знаете, тешить себя иллюзией, будто кому-то ты интересен. Раньше на что только ни шел человек, лишь бы привлечь внимание к собственной персоне: с крыш прыгал, в Интернете скандалил, врал о встречах с инопланетянами… Теперь это, на мой вгляд, лишние хлопоты. Готовишь ли ты яичницу из двух яиц, моешь ли посуду, слоняешься ли из угла в угол — все под присмотром, причем неизвестно чьим. И почему бы, кстати, не предположить, будто в данный момент Ольга Марковна хмуро сидит перед монитором, оценивает под разными углами зрения нынешний рельеф моих грудных мышц и, чем черт не шутит, может, даже осознает с тоской, какой она была дурой, подав на развод…
Когда-то по молодости лет я упорно пытался начать новую жизнь с понедельника. До обеда меня хватало, а дальше все шло как раньше. Однажды осенило: а что, если начинать новую жизнь с утра? Ежедневно! И знаете, почти получилось: в течение месяца я жил до обеда по-новому, а после обеда по-старому. Потом надоело — махнул рукой и больше не рыпался.
А теперь вот появились «клопики».
Так что есть и от них какая-никакая, а польза. Не подглядывай они за мной, вряд ли бы я столь вызывающе вел здоровый образ жизни, всем назло корячась по утрам на перекладине турника. Наконец-то в долгом списке моих привычек завелась хотя бы одна хорошая. Курить бы еще бросить…
* * *
Раздается звонок в дверь. Накидываю халат, иду открывать. Соседка по этажу. Не та пенсионерка справа, что беспокоилась насчет исчезновения пауков, — другая, бальзаковского возраста. Постбальзаковского. Та, что слева. Утренний марафет наведен, звездчатые глазенки гневно растопырены.
— Вы что себе позволяете!
— А что я себе позволяю?
— Нет, но как вам это нравится! — возмущенно взывает она к потолку прихожей, где, слившись с побелкой, наверняка притаились все те же ползучие объективчики. — Расхаживает средь бела дня нагишом — и спрашивает!
— Вообще-то на мне халат.
— Сейчас — да!
— И это моя квартира. В чем хочу, в том расхаживаю.
— Ой… — презрительно кривится соседка. — Вот только не надо мне ля-ля… Зря стараетесь! Вы вообще не в моем вкусе. «Ничо смотрюсь?» — с ядовитым присвистом передразнивает она меня.
— Идите к черту, девушка, — миролюбиво предлагаю я. — И «клопиков» своих, если можно, прихватите…
— Моих?!
— Ну не моих же…
— Именно что ваших! — взрывается она. — Вы — эксгибиционист! Вы их сами по стенам рассаживаете!
