По советскому законодательству, клад считается государственным достоянием. Лицо, обнаружившее клад, обязано указать или передать его органам Министерства финансов, которые выплачивают нашедшему клад вознаграждение в размере 25% стоимости клада. Присвоение клада карается в уголовном порядке.
Была ранняя промозглая весна с нескончаемыми дождями.
Неподалеку от проезжего грейдера, в жутко раскисшем поле, безнадежно сидели в грязи три самосвала «ЗИЛ-130». Они ссыпали в мокрое месиво подкормочную известь и теперь безуспешно пытались выбраться на проезжую часть.
Собственно говоря, выбраться на дорогу пыталась только одна машина. Хозяева двух других самосвалов — шестидесятилетний кряжистый Петрович и сорокалетний тощий Михаил, скользя пудовыми от грязи сапогами, тупо толкали самосвал в задний борт. Колеса крутились в глянцевитой липкой колее, но машина не двигалась с места.
За рулем этого самосвала сидел третий герой нашей истории — шофер Генка. Генка был втрое моложе Петровича, вдвое — Михаила и имел от роду двадцать лет сознательной жизни. В отличие от Петровича и Михаила, одетых в обычные замасленные телогрейки, свитера и сапоги, Генка был в сторублевых западногерманских вельветовых джинсах, модной четырехсотрублевой английской кожаной куртке, купленных в родном сельпо. На ногах Генки были роскошные «адидасы», приобретенные по случаю за две трети Генкиной зарплаты.
Вертелись на месте колеса «ЗИЛа», багровели от натуги Петрович и Михаил, под сапогами чавкала жижа, лил нескончаемый дождь.
— Не газуй, Генка! Стой! — закричал Петрович. — Вылезай к чертовой матери! Михаил, садись за руль, а то он машину по самый кузов закопает!
Генка достал из-под сиденья кирзовые сапоги невероятного размера, вытащил чистенькие портяночки и ловко обмотал ими «адидасы». Натянул сапоги и выпрыгнул прямо в непролазную грязь, под мелкий холодный дождь.
— Цыгане шумною толпою пихали задом паровоз... — усмехнулся он. — Петрович, все, чем мы сейчас занимаемся, — нерационально и нерентабельно, что категорически идет вразрез с сегодняшним основным экономическим направлением. Надо сходить в поселок, попросить у них нормальный тягач.
Петрович был рад возможности передохнуть:
— Ну что с тобой делать, Генка? Посмотреть издаля — современный человек. А подойти ближе — неандерталец, извини за выражение. Тебе газеты, радио, телек каждый день о внутренних резервах талдычат...
— Обижаете, начальник. Я с генеральной линией иду нога в ногу, — холодно ответил Генка. — Во-первых, как вам известно, я не пью. Во-вторых, я постоянно и неуклонно повышаю свое благосостояние. А в-третьих, где вы видите внутренние резервы?
— Внутренние резервы — это ты, Мишка и я. А пять верст шлепать за тягачом, потом опять обратно, потом неизвестно, есть ли свободный тягач... И где твоя рентабельность, рационалист хренов?
— Ну чего, пробуем, Петрович? — крикнул Михаил из кабины.
— Давай, Мишаня, раскачай ее как следует! Пошел!
Генка и Петрович уперлись руками в задний борт самосвала, а Михаил на малом газу стал попеременно включать то заднюю, то переднюю скорость.
Машина стала раскачиваться все больше и больше, и вдруг, пробуксовывая в липком и вязком месиве, тихонько двинулась вперед.
— Хорош! — завопил Генка хриплым от напряжения голосом.
— Давай, Мишаня! Давай, родимый! — В восторге Петрович даже запел песню свой юности: «Гремя огнем, сверкая блеском стали...»
— Неактуальная песенка, Петрович, — хрипел Генка, налегая всем телом на борт самосвала. — Не ко времени. Наша политическая слепота...
Что дальше хотел сказать Генка Петровичу, осталось неизвестным, потому что из-под буксующего колеса вылетело что-то маленькое и блестящее и с силой ударило Генку по верхней губе.
— Ой! — только и успел взвизгнуть Генка, как из-под другого бешено вращающегося колеса в Генку и Петровича веером полетели маленькие твердые кружочки, облепленные грязью.
— Ой! — Петрович схватился руками за левый глаз. А самосвал, выбравшись из гибельной колеи, все
увереннее и увереннее набирал ход к грейдеру.
— Стой! Стой! Мишка!.. — заорал Петрович дурным голосом.
Они стояли под дождем и растерянно разглядывали друг друга. У обоих были сжаты кулаки. Верхняя губа Генки уже приняла неправдоподобные размеры, а левый глаз Петровича, окрашенный в нежно-фиолетовые тона, почти заплыл опухолью.
— Батюшки!.. — тоненько, по-старушечьи запричитал Михаил. — Да вы что, мужики?! С ума сошли, что ли?! Генка, мерзавец! Как же ты мог на Петровича руку поднять?! — Он бросился между Генкой и Петровичем и с неожиданной силой раскидал их в разные стороны. — И вы, Петрович, тоже хороши... Поглядите, что с пацаном сделали!
Петрович и Генка молча стали приближаться к Михаилу с кулаками. Михаил не на шутку испугался, выхватил из земли бесцельно торчавшую лопату и взмахнул ею над головой:
— Не подходи, психопаты чертовы! Совсем чокнулись!
Но Генка и Петрович медленно надвигались на пятившегося Михаила. Петрович разжал кулак и сипло проговорил:
— Гляди, Мишаня...
Генка тоже разжал кулак. В ладонях у них лежали грязные золотые монеты.
— Чего это? — опасливо спросил Михаил, не опуская лопату.